ВА. Успенский

Серебряный век
структурной, прикладной и математической лингвистики
в СССР
и В. Ю. Розенцвейг:

Как это начиналось (заметки очевидца)

И я там был, [...] и кот ученый

Свои мне сказки говорил.

А. С. Пушкин

«Это» — это структурная, прикладная и математическая лингвистика в Советском Союзе, прежде всего — в Москве. Иногда «это» именуют просто структурной, просто прикладной или просто математической лингвистикой. Будучи осведомлены о сделанных в начале века подсчетах А. А. Маркова старшего, изучавшего вероятностные законы чередования букв в «Евгении Онегине», мы все же относим начало математической лингвистики к сере­дине 50‑х годов.

Имеющее быть 28 ноября 1991 г. 80‑летие Виктора Юльевича Розен­цвейга — прекрасный повод для воспоминаний о «серебряном двадцатиле­тии» (1956–1976) структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР.

Довольно быстро обнаружилось, что математическая лингвистика не столько область науки (да и что это за область, предмет которой состоит в применении методов одной науки к другой), сколько движение. По сущест­ву, это было одно из первых неформальных движений (модный теперь тер­мин) в нашей стране. Скажем, «Объединение по машинному переводу» (о нем ниже) имело отчетливые черты многих современных неформальных организаций: например, наличие изданий при отсутствии членства.

Питательной средой этого движения служила довольно неожиданно на­ступившая оттепель, когда стало возможным говорить о формальной гене­тике с риском быть всего лишь уволенным, но не посаженным, а о киберне­тике — даже и без риска увольнения. Хотя еще за год до того кибернетика была реакционной лженаукой, используемой американской военщиной в агрессивных целях (радоваться бы, что мощь американской военщины опи­рается на лженауку и тем самым становится лжемощью — но нет!); в учеб­никах практической фонетики того или иного языка все еще разоблачалась идеалистическая, субъективистская, бихейвиористская и позитивистская теория фонем зарубежных авторов. Но уже махровый мракобес американец Кбрнап постепенно превращался в идеалистического, конечно, но отчасти почтенного австрийского логика Карнбпа.

1. Начало «серебряного века» и НПММИвЯ

Существенным толчком к появлению математической лингвистики яви­лась задача машинного перевода.

7 января 1954 г. в нью-йоркском офисе фирмы IBM состоялась первая публичная демонстрация машинного перевода. Перевод осуществлялся на машине IBM‑701 и происходил с русского на английский. Сообщение об этом появилось во втором номере журнала “Computers and automation” за тот же год [Macdonald 1954]. A реферат об этом сообщении, подписанный Д. Ю. Пановым, появился в сентябрьской тетрадке Реферативного журнала «Математика» (1954, № 10, с. 75–76, реф. № 5293: «Перевод с одного языка на другой при помощи машины: Отчет о первом успешном испытании»). С появления этого реферата начинается отсчет истории машинного перевода в СССР. Д. Ю. Панов, бывший тогда директором ВИНИТИ (в то время ИНИ — Института научной информации), привлек к деятельности по ма­шинному переводу И. К. Бельскую. К лету 1955 г. был закончен первый пробный вариант англо-русского алгоритма, и к концу 1955 г. получены первые опыты на машине. Через некоторое время после окончания в 1956 г. аспирантуры (кажется, в МГУ), И. К. Бельская поступила на работу в ИНИ, а затем возглавила группу в Институте точной механики и вычислительной техники (ИТМ) АН СССР. Основное внимание было сосредоточено на пе­реводе с английского (и, в меньшей степени, с китайского и японского) на русский [МП 1958]. К сожалению, Д. Ю. Панов сразу взял курс на отказ от структурных методов [Панов 1958, с. 50], и направление Панова — Бель­ской, функционировавшее довольно изолированно, в отрыве от основных лингвистических коллективов, не привело к заметным успехам (несмотря на то, что программирование было обеспечено такими специалистами как Л. Н. Королев, ныне член-корр. АН СССР, Н. П. Трифонов, ныне заведую­щий одной из кафедр МГУ, и др.). Другое направление возникло по инициативе и под руководством А. А. Ляпунова. Через несколько дней после выхода 10‑й тетрадки Реферативного журнала М. Р. Шура-Бура и А. А. Ляпунов пригласили О. С. Кулагину (с октября 1954 г. — аспирантку Математического института АН СССР) и поручили ей заняться машинным переводом французских математических текстов. Сразу начинаются широ­кие контакты. Сперва М. В. Келдыш[1], тогда директор Отделения приклад­ной математики (ОПМ) Математического института, приглашает к себе для разговора А. А. Реформатского и П. С. Кузнецова. Затем А. А. Ляпунов в сопровождении трех своих учениц и сотрудниц — Т. Д. Вентцель, О. С. Ку­лагиной, Н. Н. Рикко — едет в Институт языкознания на беседу с большим числом языковедов (среди них — А. А. Реформатский, П. С. Кузнецов, О. С. Ахманова, В. Н. Сидоров). Примерно в это время к деятельности Ля­пунова и Кулагиной подключается и И. А. Мельчук. В конце 1955 г. на ра­боту в ОПМ поступает Т. Н. Молошная; сначала она помогала в работе над франко-русским алгоритмом, а затем приступила к самостоятельной работе над англо-русским алгоритмом.

Если понимать машинный перевод как цель не теоретическую, а практи­ческую и массовую (а именно так, практически, и ставился вопрос в 50‑е годы), следует признать, что у нас в стране машинного перевода нет. Чтобы он был, надо одно из двух: или полностью перестроить самоё систему орга­низации научных исследований в государстве и их внедрения (обеспечив, в частности, должный уровень компьютеризации), или создать для осущест­вления машинного перевода что-нибудь вроде Министерства среднего ма­шиностроения с таким же подчинением не его государству, а государства ему, как это было при Сталине и Берии. Первое, к сожалению, не состоя­лось; хочется надеяться, что не состоится и второе. Так что цель была нере­альна с самого начала (хотя в принципе она не так уж неосуществима: «В настоящее время в мире существует множество реализованных на ЭВМ пе­реводчеcких систем» — [Кулагина 1989]).

Нереальные цели — как и в данном случае — могут быть, тем не менее, весьма полезны. Нереальная, в случае Колумба, цель достичь Индии приве­ла к открытию Вест-Индии, оказавшейся на поверку Америкой. Еще более нереальная цель отыскания философского камня, образующая предмет для алхимии, привела к возникновению химии. Соотношение между алхимией и химией дает (по крайней мере, в применении к СССР) хорошую парал­лель в соотношении между машинным переводом и современной, основан­ной на строгих методах лингвистикой.

В случае лингвистики, однако, был и другой стимул помимо машинного перевода. Этот стимул состоял в иррациональной потребности отыскать в языке строгие законы, строгостью своею напоминающие математику. Об­ращаясь к химической аналогии, нарисуем такую, не претендующую на ре­альность, картину. Одни пытаются получить философский камень с целью превратить свинец в золото (разумеется, отнюдь не только с целью разбога­теть, само слово «философский» свидетельствует о бескорыстии поисков). Другие пытаются увидеть в строении и чередовании химических веществ отражение законов астрологии. Впрочем, и те, и другие, в полном согласии «сидят в дыму лабораторий над разложением веществ».

К числу «других» принадлежал и автор этих строк, познакомившийся (в сезон 1950/51 г., скорее всего — осенью) с Вячеславом Всеволодовичем Ивбновым, тогда пятикурсником и Кумой (в августе 1954 г. ему исполни­лось 25 лет), а ныне народным депутатом СССР, директором Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, председателем сек­ции переводчиков Московской писательской организации, заведующим ка­федрой истории мировой культуры Московского университета. Желание одного применить методы чужой науки к своей и желание другого приме­нить методы своей науки к чужой объединили нас. О машинном переводе мы тогда не думали.

Когда мы решили открыть семинар по математической лингвистике, точно не помню. Надо бы спросить у В. В. Иванова, который помнит все. Сейчас мне кажется, что это было на концерте в Музее изобразительных искусств; концерт давал Баршай. В практическую плоскость решение стало воплощаться весной 1956 г. Семинар было решено открыть на филологи­ческом факультете Московского университета. Мы оба были ассистентами этого университета: он — филологического, я — механико-математическо­го факультета. Нам не по чину было тогда открывать первый в стране се­минар на такую «скользкую» (тогда) тему, да еще на филологическом фа­культете, считавшемся «идеологическим». Необходимо было привлечь к руководству семинаром лицо, рукоположенное в профессорское звание. Да и название «математическая лингвистика» казалось слишком опасным. Оно могло подействовать как красная тряпка на столпов университетского язы­кознания, занятых выяснением того, следует ли говорить о языке как о сис­теме или же как о структуре. Даже вышедшая в 1961 г. книга О. С. Ахмано­вой и др. [Ахманова 1961] имела на титуле подзаголовок «(о так называе­мой „математической лингвистике“)». Было выбрано скромное название, к которому было бы трудно придраться: «Некоторые применения математи­ческих методов исследования в языкознании», сокращенно НПММИвЯ. Что касается профессора филологического факультета, то наилучшим обра­зом подходила кандидатура Петра Саввича Кузнецова, интересного челове­ка и интересного лингвиста, с молодости не чуждого математике и даже слушавшего математические курсы, друга А. Н. Колмогорова. Мы обрати­лись к нему, и он сразу согласился. Мне приятно вспомнить о всех своих контактах с Петром Саввичем, включая совместное оппонирование (Т. Н. Молошной, Т. М. Николаевой, А. А. Зализняку) и его шестидесятилетний юбилей в Коммунистической аудитории Московского университета, где я приветствовал его от имени Лаборатории электромоделирования АН СССР (а академик В. В. Виноградов произнес следующие бессмертные слова: «П. С. Кузнецов является одним из выдающихся наших лингвистов, что видно хотя бы из того, что на протяжении последних пятнадцати лет мы ре­гулярно встречаем его имя в списках кандидатов в члены-корреспонден­ты»). А потом я нес его гроб на Ваганьковском кладбище.

Ранним летом 1956 г., 13 июня, руководители семинара собрались для обсуждения программы. Перед совещанием всех трех мы с В. В. Ивановым встретились в Александровском саду. У меня сохранился вырванный из блокнота лист, на котором рукою Комы написано:

 

«1. Статистика. 2. Машинный перевод. 3. Математизация языка.

Специфичность. Математическое определение грамматических кате­горий.

4. Математическая логика и теория информации

Синтаксис. Рейхенбах.

5. Возможно, и другие разделы».

 

Первое занятие семинара состоялось 24 сентября 1956 г.[2]. Оно было це­ликом посвящено выступлениям руководителей семинара. Не помню, о чем говорили П. С. Кузнецов и В. В. Иванов, я делал обзор “Papers” по матема­тической лингвистике Гарвардского университета (точного библиографи­ческого описания у меня не сохранилось; помнится, это был довольно уве­систый том, но изданный каким-то «домашним» способом вроде ксероко­пий с машинописи). Кроме того, участникам были предложены домашние задания на сюжеты, восходящие к А. Н. Колмогорову: найти строгие опре­деления понятиям ямб и падеж.

К сожалению, на занятиях семинара не велось никакой регистрации участников[3]. Их посещали не только ‘математические лингвисты’, но, ска­жем, такие лица, как известный ныне физик М. К. Поливанов и известная ныне переводчица Н. Л. Трауберг. Со второго заседания семинар стали ре­гулярно посещать В. Ю. Розенцвейг и И. И. Ревзин, тогда работавшие на кафедре перевода Первого[4] Московского Государственного педагогическо­го института иностранных языков (МГПИИЯ, тогда еще не носившего имя Мориса Тореза) — первый заведующим, а второй старшим преподавателем этой кафедры. Тогда я и познакомился с ними. Впоследствии знакомство переросло в дружбу.

На втором и третьем занятиях семинара 8 и 15 октября 1956 г. И. А. Мельчук излагал работы Якобсона и его школы по фонематическому ана­лизу языка на основе спектрограмм. Помнится, меня поразило тогда, что исследование, не только считавшееся в то время вершиной лингвистичес­кой мысли, но и претендующее на статус логического описания (ср. само название “Towards the logical description of...”), на мой взгляд, этим стату­сом не обладало, в чем я пытался (впрочем, довольно безуспешно) убедить присутствующих и прежде всего докладчика. Впоследствии заседания се­минара происходили еженедельно, с перерывом на январь, до 20 мая 1957 г. включительно. С докладами выступали В. А. Успенский (22.X и 5.XI.1956; 18.II, 25.II, 4.III, 25.III и 1.IV.1957), О. С. Кулагина и Т. Н. Молошная (29.X и 12.XI.1956), Р. Л. Добрушин (19.XI, 26.XI и 3.XII.1956), С. К. Шаумян (10.XII и 17.XII.1956), П. С. Кузнецов (11.II и 15.IV.1957), В. В. Иванов (8.IV, 22.IV, 29.IV и 20.V.1957), И. И. Ревзин (6.V и 13.V.1957). Осенью 1957 г. состоялось пять занятий; с № 26 по № 30, на них выступали В. В. Иванов (16.IX, 23.IX, 14.X, 21.X), В. А. Успенский (7.X), В. А. Пурто (7.X); занятие № 31 состоялось 9.VI.1958. В 1957–58 учебном году происходил также мой факультативный курс математики для филологов (по крайней ме­ре один студент-филолог пожелал получить по этому курсу зачет: мой брат Борис Успенский); этот курс продолжался вплоть до весны 1960 г., а с осе­ни 1960 г. обучение математике сделалось обязательным для части студен­тов филологического факультета МГУ. Но об этом потом. Последнюю ин­формацию о семинаре мы находим на с. 161 пятого выпуска журнала «Во­просы языкознания» за 1958 г. Там сообщалось, что 9 июня 1958 г. состоя­лось очередное заседание семинара НПММИвЯ, преобразованного в меж­факультетский семинар по математической и прикладной лингвистике. Был заслушан доклад В. В. Иванова, сообщение И. И. Ревзина и обсужден план работы на следующий год. Не думаю, чтобы семинар собирался после этой даты.

Полностью программа семинара в 1956–57 учебном году опубликована в «Бюллетене объединения по проблемам машинного перевода», № 5, 1957, с. 3–4. Этот бюллетень, издававшийся упоминавшимся уже Первым МГПИИЯ, вообще служит важным источником для воссоздания истории прикладной лингвистики в СССР.

2. Объединение по машинному переводу и его Бюллетень

Первые семь номеров Бюллетеня Объединения по машинному переводу с тиражом, возросшим от 150 экземпляров у № 1 до 350 у № 7 были изданы в 1957–1958 гг. стеклографическим способом; они давно стали библиогра­фической редкостью, и потому их оглавления воспроизведены в № 8 (с. 73–77). Номера 8, 9 и 10 вышли в 1959 г. улучшенным ротапринтным способом и тиражом уже в 800 экземпляров; в них появляется новое, параллельное название «Машинный перевод и прикладная лингвистика», а также отвеча­ющая этому названию новая, параллельная нумерация выпусков: 1, 2, 3. Да­лее остается только это новое название и эта новая нумерация, так что в 1960 г. выходит просто сборник «Машинный перевод и прикладная линг­вистика», выпуск 4. Последний, 20 выпуск вышел в 1980 году.

Основателем, душой и бессменным ответственным редактором этого из­дания был Виктор Юльевич Розенцвейг (в явном виде имя ответственного редактора стало указываться начиная с № 5 Бюллетеня). Ему же принадле­жит нетривиальная идея создания самого Объединения по машинному пе­реводу, от имени которого и выпускался Бюллетень. Замечательность идеи состояла в том, что статус и границы Объединения были умышленно заду­маны совершенно аморфными. Никакого документа, конституирующего это Объединение, никогда не было. Термин «объединение» был выбран чрезвычайно удачно — не «институт», не «лаборатория», не «общество», а неизвестно кого (или что) объединяющее объединение. Было совершенно неясно — и в этом была сила замысла — из кого или чего состоит это Объ­единение и, вообще, состоит ли оно из чего-нибудь. Это не мешало Объ­единению собираться на заседания... — нет, не так, а вот как: это не мешало проводить важные заседания, называемые (чтобы не придрались!) заседа­ниями Объединения по машинному переводу. Они происходили в МГПИИЯ, дававшем Объединению «крышу» и полиграфическую базу. На этих заседаниях не только ставились научные доклады, но и обсуждались научно-организационные вопросы, включая вопросы о присуждении уче­ных степеней (как вспоминает В. Ю. Розенцвейг, Объединение принимало, например, решения о рекомендации к защите докторских диссертаций А. А. Реформатского и С. К. Шаумяна). Первое заседание (24 декабря 1956 г.) от­крылось вступительным словом руководителя Объединения В. Ю. Розен­цвейга («Бюллетень» № 1, с. 1–3); он же, как правило, председательствовал и на последующих заседаниях. Активным и постоянным участником этих заседаний был и И. И. Ревзин. Плодом совместной деятельности В. Ю. Ро­зенцвейга и И. И. Ревзина на кафедре перевода I МГПИИЯ явилось их учебное пособие «Основы общего и машинного перевода» (М.: Высшая школа, 1964).

Отчеты о заседаниях Объединения помещались в Бюллетене. Поучитель­но проследить, как с ходом времени убывала полнота и точность этих отче­тов. Бюллетень № 1 имеет подзаголовок: «стенограмма заседания объедине­ния от 24 декабря 1956 г.». Стенограмма включает вступительное слово председательствующего, доклад И. И. Ревзина «Некоторые вопросы форма­лизации синтаксиса» и прения. Подчеркнем, что опубликованный текст до­клада представляет собою именно стенограмму — нередко он прерывается возгласами с места, тщательно застенографированными. Застенографирова­ны и выступления в прениях. Стенограмма следующего заседания составля­ет Бюллетень № 2. Здесь помещен доклад Т. Н. Молошной «Сообщение о составлении грамматических правил для машинного перевода с английско­го языка» (стенограмма по-прежнему прерывается вопросами с места) и стенограмма прений — но уже не приводится ни вступительных слов пред­седательствующего, ни даже даты заседания. Бюллетень № 3 включает сте­нограмму состоявшегося 21 февраля 1957 г. доклада О. С. Кулагиной «Об одном способе определения лингвистических понятий», стенограмма все еще прерывается вопросами, зафиксированы и прения. Бюллетень № 4 по­священ заседанию от 18 апреля 1957 г. Здесь два доклада: И. А. Мельчук «О машинном переводе с венгерского языка на русский» и Г. В. Колшан­ский «К вопросу о возможностях машинного перевода». Начиная с этого номера в записях докладов исчезают сведения о каких-либо высказываниях публики в течение самих докладов. Бюллетень № 5 содержит информацию о семинаре НПММИвЯ — программу и изложение ряда докладов, a Бюлле­тень № 6 — последний из бюллетеней, содержащий протоколы заседаний Объединения (в данном случае, от 25 сентября 1957 г. с докладом В. В. Иванова о Международном лингвистическом конгрессе в Осло и сообщени­ем И. И. Ревзина о тематике работы Объединения). В дальнейшем мы встречаем лишь сравнительно скупую информацию о заседаниях Объедине­ния в разделе «Хроника» Бюллетеня (№ 9, с. 76; № 10, с. 94–98), причем опубликованное здесь сообщение относится к заседанию от 15 июня 1959 г. Из этой хроники мы узнаем, что в 1959 г. на заседаниях Объединения (а также на занятиях образованного при нем практикума по записи алгорит­мов машинного перевода) выступали К. И. Бабицкий, Л. И. Богораз, В. М. Золотарев, В. В. Иванов, О. С. Кулагина, Ю. С. Мартемьянов, И. А. Мель­чук, Т. Н. Молошная, Т. М. Николаева, Е. В. Падучева, И. И. Ревзин, Б. А. Успенский, А. Л. Шумилина. Мне неизвестны дальнейшие публикации о деятельности Объединения; а когда слово «Бюллетень» окончательно исчез­ло из названия, такие публикации, по-видимому, полностью прекратились.

А где сейчас еще, кроме как на желтеющих страницах первых Бюллете­ней, прочитаешь стенографические записи выступлений в прениях, скажем, А. Б. Долгопольского, В. В. Иванова, И. И. Ревзина?

Вот еще пример неутомимой просветительской деятельности В. Ю. Ро­зенцвейга в стенах МГПИИЯ. В сентябре 1958 г. в Москве проходил IV Международный славистический конгресс. В. Ю. Розенцвейг организовал на кафедре перевода МГПИИЯ встречу участников конгресса, интересую­щихся теорией перевода. Он произнес вступительное слово и дирижировал встречей. На встрече выступил Роман Якобсон, который сказал: «Сегодня я присутствовал на одном из самых интересных заседаний Славистического конгресса — на заседании по машинному переводу. Была высказана мысль (проф. Финкель), что одноязычие первично, а перевод вторичен. Для меня же понятия лингвистики и теории перевода сливаются. Необходимые фак­торы языкового процесса таковы: адресант, адресат, сообщение, общий код и общий контекст, или общая ситуация. Все факты языка можно соотнести с этими факторами. Установка на контекст дает познание, установка на ад­ресанта — эмоцию, на адресат — императив, на сообщение — поэзию. На­конец, установка на код приводит к „языку о языке“, этим занимаются ло­гики. Логики различают объектный язык и метаязык. Но логики ошибают­ся, думая, что метаязык — это специальный инструмент логики, лингвисти­ки, вообще науки. На самом деле метаязык есть существенная часть языка в целом. Более того, без метаязыка, без метаязыковых операций язык не мо­жет быть усвоен ребенком. Афазия в ряде случаев — это именно утрата ме­таязыковых операций. Пример метаязыковой операции — переспрос, при котором идет проверка кода». Якобсон говорил долго и интересно. Он ци­тировал Екатерину II («Свобода — право то делать, что законы дозволя­ют»). Он говорил о теории значений («Раньше считалось, что лингвист не должен заниматься значениями. Студенты-лингвисты на вопрос „что такое яблоко“ обязаны были дать фонетический и грамматический анализ слова, но на вопрос о значении обязаны были отвечать: этим занимаются ботани­ки»). Он приводил определение значения по Пёрсу («Значение — это пере­вод одного знака в другой. Я не хочу говорить, что это так. Я не хочу про­слыть семинаристом. Но для лингвиста это достаточно»). Выступление Якобсона проходило не только в форме монолога, но и в форме диалога с аудиторией. В этом диалоге приняли участие М. К. Поливанов и Н. Д. Анд­реев; после Якобсона с сообщениями выступили И. А. Мельчук и В. К. Финн. Встреча эта стоит в ряду замечательных мероприятий, устраивав­шихся В. Ю. Розенцвейгом в МГПИИЯ.

3. Проблемная группа
по экспериментальной и прикладной лингвистике

Объединение по машинному переводу было не единственным поручиком Киже, изобретенным В. Ю. Розенцвейгом. Другим таким поручиком была так называемая «Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике». Создание этой группы, объединившей сотрудников различ­ных московских учреждений и функционировавшей на общественных нача­лах, было рекомендовано постановлением Бюро ОЛЯ (т. е. Отделения лите­ратуры и языка) АН СССР от 29 апреля 1969 г. (§ 25) по докладу И. А. Мельчука «О развитии экспериментальной и прикладной лингвистики». Со ссылкой на эту рекомендацию группа и была создана приказом по Институ­ту русского языка № 49 от 5 июня 1969 г. В состав группы были включены старшие научные сотрудники И. А. Мельчук (Институт языкознания АН СССР) и О. С. Кулагина (Институт прикладной математики АН СССР), до­центы I МГПИИЯ В. Ю. Розенцвейг и Ю. С. Мартемьянов, младшие науч­ные сотрудники Н. Г. Арсентьева (Институт прикладной математики АН СССР), Ю. Д. Апресян, В. З. Санников и Б. В. Сухотин (Институт русского языка АН СССР). Руководителем группы был назначен В. Ю. Розенцвейг, ученым секретарем — В. З. Санников. Эта группа никогда не существовала как организм (например, никогда не собиралась, не имела помещения и оборудования). Однако это абстрактное, трансцендентное существование проблемной группы было более чем плодотворным. Во-первых, она прово­дила школы по конкретной тематике, связанной прежде всего с формирова­нием толково-комбинаторного словаря и с морфологией русского глагола (в Мозжинке под Москвой в феврале 1969 г. и в Дилижане в марте 1970 и в апреле 1971 гг.). Во-вторых, под флагом этой группы (и, следовательно, с грифом Института русского языка) выходила блестящая, сделавшая бы честь любому научному центру серия «Предварительные публикации»[5]. Каждое издание этой серии представляло собою небольшую брошюру, пе­чатавшуюся ротапринтно в типографии МГПИИЯ тиражом, возросшим от 100 до 190 экземпляров. На февраль 1990 г. вышло 182 таких брошюры. Назовем некоторые из них:

 

Вып. 1, 1970 г. А. В. Гладкий, И. А. Мельчук. Грамматики деревьев. I.

Вып. 2, 1970 г. Ю. Д. Апресян, А. К. Жолковский, И. А. Мельчук. Восемь словарных статей толково-комбинаторного словаря русского языка. (Даль­нейшие словарные статьи тех же авторов помещены в выпусках 4, 29, 42, 62.)

Вып. 3, 1970 г. А. К. Жолковский. О глубинном и поверхностном синтак­сисе.

Вып. б/н, 1970 г. Р. М. Фрумкина и др. Проблемы вероятностной органи­зации речевого поведения в норме и патологии.

Вып. 7, 1970 г. Л. Н. Иорданская, Л. П. Крысин. Материалы к толково-комбинаторному словарю русского языка.

Вып. 10, 1970 г. Т. Д. Корельская, Е. В. Падучева. О формальном аппа­рате синтаксических преобразований.

Вып. 21, 1971 г. О. С. Кулагина, И. А. Мельчук, К. О. Эрастов. Об одной возможной системе машинного перевода.

Вып. 22, 1971 г., и вып. 33, 1972 г. А. К. Жолковский, Ю. К. Щеглов. К описанию смысла связного текста.

Вып. 30, 1972 г. И. А. Мельчук. I. Уровни представления высказываний и общее строение модели «Смысл Текст»; II. Словообразование и конвер­сия.

Вып. 50, 1974 г. В. Ю. Розенцвейг. Опыт лингвистического описания лексико-семантических ошибок в речи на неродном языке.

Вып. 52, 1974 г. Т. В. Гамкрелидзе. Соотношение смычных и фрикатив­ных в фонологической системе.

Вып. 53, 54, 1974 г.; вып. 82, 83 и 84, 1976 г. В. З. Санников. Алфавит­ный, частотный и обратный словари восточнославянских юридических тек­стов XI–XVI вв.

Вып. 55, 1974 г. I. Е. В. Падучева. ТОЖЕ и ТАКЖЕ: взаимоотношение актуального членения и ассоциативных связей; II. И. А. Мельчук, Е. Н. Сав­вина. О формальной модели алюторского языка.

Вып. 60, 1974 г. Ю. М. Лотман. Динамическая модель семиотической системы.

Вып. 64, 65, 66, 1975 г. И. А. Мельчук, Н. В. Перцов. Модель английско­го поверхностного синтаксиса.

Вып. 67, 1975 г. И. А. Мельчук. Исследования по автоматическому пере­воду в 1970–1974 гг.

Вып. 94, 95, 96, 1976 г. С. И. Гиндин. Структура стихотворной речи. Систематический указатель литературы по общему и русскому стиховеде­нию, изданной в СССР с 1958 по 1973 гг. [Продолжение, относящееся к ли­тературе за 1974–1980 гг., и дополнения — в выпусках 146, 147, 148 за 1982 г.]

Вып. 115, 1978 г. I. А. Е. Кибрик, С. В. Кодзасов, С. А. Старостин. О просодической структуре слова в дагестанских языках. II. И. А. Муравьева. Корякская гармония гласных в сравнении с чукотской.

Вып. 126–130, 1979 г.; вып. 140–141, 1981 г. А. Е. Кибрик. Материалы к типологии эргативности.

Вып. 143, 1982 г. Р. М. Фрумкина и др. Экспериментальное изучение се­мантических отношений в группе слов цветообразования.

Вып. 149, 1982 г. В. А. Плунгян. I. Коммуникативная информация и по­рядок слов. II. Пресуппозиции в словообразовании прилагательных.

Вып. 156, 1983 г. И. Ш. Козинский. О категории «подлежащее» в рус­ском языке.

Вып. 182, 1988 г. Памяти Алексея Михайловича Сухотина.

 

Начиная с самого первого выпуска, организатором и бессменным ответ­ственным редактором всех этих предварительных публикаций был В. Ю. Розенцвейг (ответственный редактор стал указываться только начиная с 80‑го выпуска).

4. МГПИИЯ: Лаборатория и Конференция

Уместно отметить, что «эффект Киже» в известном смысле был присущ и самой Лаборатории машинного перевода МГПИИЯ, руководимой В. Ю. Розенцвейгом и явившейся одним из «центров кристаллизации» работы по структурной и математической лингвистике в СССР. В частности, именно эта Лаборатория обеспечивала издание как сборников «Машинный перевод и прикладная лингвистика» (по-видимому, с выпуска 3), так и упомянутых «Предварительных публикаций» Проблемной группы. Однако в период рас­цвета этой Лаборатории тщетно было бы искать в ней не только техничес­кие устройства, но и каких-либо сотрудников помимо четырех лиц в долж­ности инженеров. Этими инженерами (обслуживавшими несуществующую технику) были: А. К. Жолковский, Н. Н. Леонтьева, Ю. К. Щеглов, Ю. С. Мартемьянов. Читатель оценит юмор судьбы, назначившей этих филологов инженерами. Еще работало до 20 сотрудников по хоздоговорам. Сам руко­водитель Лаборатории В. Ю. Розенцвейг не занимал в ней никакой ставки.

Первое упоминание о Лаборатории машинного перевода я обнаружил на с. 99 третьего выпуска «Машинного перевода и прикладной лингвистики» (1959 г.).

С 15 по 21 мая 1958 г. в I МГПИИЯ состоялась первая Всесоюзная кон­ференция по машинному переводу. Я сейчас не помню, кто формально воз­главлял Оргкомитет конференции, но по существу им руководил В. Ю. Ро­зенцвейг. Его правой рукой был ответственный секретарь Оргкомитета Г. В. Чернов. Конференция была превосходно организована, регламент со­блюдался с точностью до минуты. Четкость организации сочеталась с бо­гатством содержания: среди 61 доклада, сделанного на конференции, мы находим такие:

М. И. Стеблин-Каменский. Значение машинного перевода для языкозна­ния[6].

А. А. Ляпунов, О. С. Кулагина. О работах по машинному переводу Ма­тематического института АН СССР.

И. К. Бельская. Относительно некоторых общих проблем машинного пе­ревода.

Р. Л. Добрушин. Значение математических методов в лингвистике.

Е. А. Бокарев. Язык-посредник и искусственные международные языки.

И. А. Мельчук. Модель языка-посредника для машинного перевода.

И. И. Ревзин. «Активная» и «пассивная» грамматика Л. В. Щербы и про­блемы машинного перевода.

В. Н. Топоров. О некоторых аналогиях проблемам и методам современ­ного теоретического языкознания в трудах древнеиндийских грамматиков.

О. С. Виноградова, А. Р. Лурия. Объективное исследование смысловых связей.

И. А. Соколянский. Обучение слепоглухонемых языку.

В. В. Шеворошкин. Древние тексты и проблемы машинного перевода.

А. А. Зиновьев. Общая теория определения и возможности ее приложе­ния к теории устройств, осуществляющих перевод.

В. В. Иванов. Теорема Гёделя и лингвистические парадоксы.

 

Полностью программа конференции опубликована в сборнике «Машин­ный перевод и прикладная лингвистика», вып. 1, 1959 г. (он же «Бюллетень Объединения по машинному переводу № 8»). Как вспоминает В. Ю. Розен­цвейг, опубликованный сборник тезисов конференции попал в США и про­извел там большое впечатление. (Вообще, знакомство зарубежных ученых с советской теоретической лингвистикой в значительной степени происходи­ло через коллективы, занимавшиеся структурной проблематикой; именно эти коллективы первыми вышли на международную арену.)

Работа конференции велась на пленарных заседаниях, а также на двух секциях: теоретической и алгоритмов машинного перевода. Итоги работы секций были подведены на заключительном заседании конференции В. Ю. Розенцвейгом [Розенцвейг 1959] и В. А. Успенским [Успенский 1959а].

Из рекомендаций, принятых на заключительном заседании конференции:

«6. Конференция одобряет инициативу филологического факультета Московского государственного университета, организовавшего в 1956–1957 гг. первый в СССР семинар по математической лингвистике и введше­го в 1957–1958 гг. факультативный курс математики для студентов-филоло­гов.

7. Конференция приветствует создание экспериментальной лаборатории по машинному переводу при Ленинградском государственном университете и считает целесообразным открытие подобной лаборатории при I МГПИИЯ.

11. Конференция поддерживает ходатайство ректора Ленинградского го­сударственного университета об открытии на филологическом факультете ЛГУ специальности „математическая лингвистика“.

Конференция поддерживает ходатайство Горьковского государственного университета об открытии на филологическом факультете ГГУ специализа­ции по машинному переводу.

Конференция призывает Московский государственный университет по­следовать примеру ЛГУ в деле создания специальности „математическая лингвистика“.

13. Конференция полагает, что необходимо значительно расширить сек­тор прикладного языкознания Института языкознания АН СССР с тем, что­бы обеспечить все разделы его работы».

 

Как ни удивительно, многие рекомендации оказались выполнены. Хоро­шо это или плохо — сейчас мне трудно судить; тогда казалось, что хорошо. Но вот одно следствие конференции, которое кажется мне безусловно по­ложительным и сейчас: слепоглухонемой девочке Юле Виноградовой была предоставлена отдельная комната. Этот сюжет требует некоторых коммен­тариев. Среди докладов Конференции был упомянут доклад И. А. Соколян­ского, основоположника тифлосурдопедагогики в нашей стране, руково­дившего до войны созданной им клиникой для слепоглухонемых в Харько­ве (клиника была уничтожена войной). Его участие в конференции по ма­шинному переводу было следствием его контактов с представителями структурной и математической лингвистики. Последним не без основания казалось, что развитие языковых возможностей слепоглухонемых, помимо очевидного гуманистического аспекта, представляет научный интерес как с точки зрения структурной, так и прикладной лингвистики: некоторые мето­ды И. А. Соколянского находят аналоги в трансформационной грамматике и в практике работы с машинными языками (см. Иванов 1961). Говоря гру­бо, при обучении языку машины, возможно, можно заимствовать нечто от обучения языку слепоглухонемых. В те годы И. А. Соколянский, уже довед­ший свою предыдущую воспитанницу О. Скороходову до кандидатской диссертации, занимался с Ю. Виноградовой, которой тогда было, помнится, лет 14–15. Юля Виноградова постоянно находилась в одной из рабочих комнат Института дефектологии АПН РСФСР. Днем она сидела там вместе с приходящими на службу в эту комнату сотрудниками, а ночью она спала на стоявшем в этой комнате диване. Утверждалось, что она может опреде­лить количество людей в комнате. В шкафах стояли вылепленные ею кисти рук, сложенные в знаки азбуки для глухонемых. Основное время Юля про­водила за пишущей машинкой для незрячих, на которой писала — просты­ми предложениями — воспоминания о своей «прежней» жизни — о том, как она в детстве жила в деревне. Казалось естественным желать, чтобы она имела свою комнату, отличную от той, которую в рабочее время занимают служащие Института дефектологии, пусть даже доброжелательно к ней от­носящиеся. Или, если угодно, казалось естественным желать, чтобы проф. Соколянский имел для своей работы кабинет, отличный от той комнаты, в которой живет Юля Виноградова. Естественно также, что вопрос не нахо­дил своего разрешения. В протокол заключительного заседания конферен­ции была внесена поэтому фраза «...просить Академию педагогических на­ук СССР улучшить условия, в которых работает профессор Соколянский Иван Афанасьевич, и рассмотреть вопрос о восстановлении клиники для слепоглухонемых» (см. «Машинный перевод и прикладная лингвистика», вып. 1, 1959, с. 12). Эта выписка была послана в Академию педнаук. Никто не пророк в своем отечестве, но чужих пророков уважают. Мне говорили, что бумага подействовала, и Юля получила для проживания отдельную комнату в Институте (как представляющая интерес для науки) и тем самым профессор Соколянский с сотрудниками — кабинет для работы (и тоже не потому, что в этом нуждался, а потому, что за него вступилась «высокая на­ука»). Загорский интернат для слепоглухонемых был создан уже после смерти И. А. Соколянского, в 1964 г.

По итогам конференции 28 ноября 1958 г. был издан приказ № 1228 Ми­нистра высшего образования СССР (тогда — В. П. Елютин) «О развитии научных исследований в области машинного перевода». В нем, в частности, ректорам всех университетов предписывалось «оказывать всемерную по­мощь преподавателям и сотрудникам, ведущим научные исследования по вопросам машинного перевода и математической лингвистики, стремясь к объединению в этой работе преподавателей разных кафедр, факультетов и лабораторий», а ректорам университетов Московского, Ленинградского, Горьковского, Саратовского, Казанского и Томского — «ввести факульта­тивные курсы для студентов математических и филологических специаль­ностей по машинному переводу и математической лингвистике». Незави­симо от реальности осуществления, сами эти формулировки выглядели в те годы весьма смелыми, почти революционными. В Институте иностранных языков (МГПИИЯ) предписывалось организовать при кафедре перевода ла­бораторию машинного перевода, а также выделить в 1958–59 учебном году на III курсе переводческого факультета группу студентов до 10 человек для подготовки в порядке опыта лингвистов по машинному переводу. Такая группа была организована. Р. Л. Добрушин, В. В. Иванов, И. И. Ревзин, В. Ю. Розенцвейг и В. А. Успенский собрались и составили для нее учеб­ный план.

5. Ленинградские совещания и Черновицкая конференция

А в апреле 1959 г., с 15 по 21, в Ленинграде состоялось I Всесоюзное со­вещание по математической лингвистике, созванное Ленинградским уни­верситетом и комитетом прикладной лингвистики (о том, что это такое, бу­дет сказано ниже). Главным организатором Совещания был Н. Д. Андреев. Информация о Совещании была опубликована в журналах «Успехи матема­тических наук» [Ломковская 1959], «Вопросы языкознания» [Андреев 1960], «Вопросы философии» [Зиновьев 1959]. Если в конференции по ма­шинному переводу участвовало 340 человек, то возросший за год интерес увеличил число участников Совещания до 486 (все цифры — по официаль­ным отчетам). В Совещании приняли участие ряд видных математиков, в частности, С. Л. Соболев, Л. В. Канторович (впоследствии — Нобелевский лауреат) и А. А. Марков (последние двое выступали в прениях). В. Ю. Ро­зенцвейг выступил в день открытия Совещания с программным докладом «Общая лингвистическая теория перевода и математическая лингвистика». Вспоминается такая деталь: математики, для лучшего уяснения сути, реши­ли собраться в один из дней Совещания отдельно, с тем чтобы заслушать сообщения друг друга. Замысел этой отдельной встречи состоял в возмож­ности говорить на профессиональном языке. Самым замечательным был регламент встречи: пять минут на выступление. Здесь замысел состоял в том, что если докладчику есть что сказать, это может быть изложено за пять минут. Регламент соблюдался чрезвычайно жестко, и все участвующие во встрече признали ее весьма полезной.

Вообще надо сказать, что для математической и прикладной лингвисти­ки в нашей стране роль научных конференций была очень большой, боль­шей, чем стандартная роль подобных мероприятий — так всегда, по оче­видным причинам, бывает в случае становящегося научного направления. Из таких конференций запомнилась, и не только мне, Межвузовская конфе­ренция по вопросам прикладной лингвистики, состоявшаяся с 22 по 28 сен­тября 1960 г. в Черновцах под эгидой Черновицкого университета. Приве­дем, для примера, несколько докладов на этой конференции.

Пленарные доклады:

В. В. Иванов. О построении информационного языка для текстов по де­скриптивной лингвистике.

Секция структурной и математической лингвистики:

О. С. Широков. Применение лексико-статистического метода при уста­новлении языкового родства.

И. А. Мельчук. О терминах «устойчивость» и «идиоматичность».

Т. М. Николаева. Типологическое сопоставление русского устного и письменного языков.

Р. М. Фрумкина. Статистические закономерности в языке и речи.

Секция перевода и методики:

В. Ю. Розенцвейг. Машинный перевод и некоторые вопросы преподава­ния иностранных языков.

А. А. Зализняк. Опыт обучения англо-русскому переводу с помощью ал­горитма.

В. А. Успенский. О преподавании математики студентам-языковедам.

К. И. Бабицкий и др. Установление соответствий между языками для машинного перевода.

Е. В. Падучева. Правила порождения сложных предложений в стандар­тизованном русском языке.

 

Из околонаучных событий, имевших место во время конференции, за­помнилась экскурсия в город Хотин, прославленный не только одою Дер­жавина, но и тем, что в нем родился В. Ю. Розенцвейг («Давайте выпьем все до дна за уроженца Хотина» — В. В. Иванов). Для экскурсии был нанят небольшой самолет; его вместимость и ограничила число экскурсантов, ко­их, впрочем, оказалось, как вспоминает В. Ю. Розенцвейг, больше, чем мест в самолете, так что пришлось внести стул. Наиболее яркое впечатле­ние экскурсии — прилет того же самолета в Хотин за экскурсантами во вто­рой половине того же дня, в условленный час, с посадкой в чистом поле (а именно, в кукурузном поле, исполнявшем должность аэродрома). Помнит­ся, экскурсия в Хотин состоялась как раз в день двадцатипятилетия Е. В. Падучевой.

И московская Конференция по машинному переводу 1958 г., и ленин­градское Совещание по математической лингвистике 1959 г., и черновицкая Конференция по прикладной лингвистике 1960 г. были довольно много­людны. Более скромным было Совещание по статистике речи, организо­ванное с 1 по 4 октября 1957 г. в Ленинграде Секцией по исследованию ре­чи Комиссии по акустике АН СССР и Ленинградским университетом. Зато оно происходило раньше указанных собраний, и это безусловно повышает его вес: для новых, революционных направлений всегда велика роль самых первых мероприятий. Из докладов на этом совещании запомнились доклад Л. А. Чистович «Применение статистических методов к определению фоне­тической принадлежности индивидуального гласного звука» (автор предло­жила отказаться от поисков категорического ответа на вопрос о фонетичес­кой принадлежности звука и искать этот ответ с той или иной вероятнос­тью); доклад И. А. Мельчука «Применение статистики к вопросу о катего­рии рода во французском и испанском языках» (в докладе было убедитель­но показано, что категорию рода во французском языке следует, наперекор традиции, признать формально выраженной окончанием существительного: действительно, соответствующие правила охватывают примерно 94% су­ществительных для французского языка — ср. с 98% для испанского, где эта выраженность признается традицией); доклад И. И. Ревзина «Соотноше­ние структурных и статистических методов в языкознании» (было отмече­но, что не только статистика позволяет лучше разобраться в структуре язы­ка, но и подсчитываемые единицы нуждаются в точном структурном опре­делении). Здесь же я столкнулся едва ли не впервые с печальными реалиями организации научных исследований. В. А. Гармаш и Д. С. Лебедев в своем докладе «Статистика трехбуквенных сочетаний русского печатного текста» рассказали об интересном эксперименте, проведенном в Лаборатории по разработке научных проблем проводной связи АН СССР с целью выясне­ния энтропии русского письменного языка. Выяснилось, что подходящим кодированием трехбуквенных сочетаний объем текстов может быть сокра­щен в 5/3 раза. Однако полученная в результате эксперимента ценнейшая информация о распределении частот трехбуквенных сочетаний была ква­лифицирована как всего лишь вспомогательная и после обработки уничто­жена (остались лишь следы для наиболее частых сочетаний: «#и#» с часто­той 82·10–4 и «#не» с частотой 74·10–4; здесь «#» означает пропуск между словами). По свежим следам Совещания я отмечал [Успенский 1958] такие его итоги:

«Совещание в Ленинграде, бесспорно, имело принципиальное значение, не ограниченное кругом вопросов, указанных в его названии. На совещании отчетливо выявились два обстоятельства:

1. Проникновение математических, в частности статистических, методов в языкознание, несомненно, плодотворно. Эти методы могут играть очень важную, но все же подчиненную роль при решении лингвистических проб­лем. Полностью формализовать реальный язык в виде некой математичес­кой системы, по-видимому, никогда не удастся, однако можно ставить во­прос о тех или иных формализованных приближениях к реальному языку, причем расхождение между реальным языком и таким приближением должно оцениваться статистически.

2. Лингвистические исследования начинают приобретать все большее и большее практическое значение, не укладывающееся, как раньше, в рамки составления школьных грамматик и орфографических правил. Это не озна­чает, что языкознание утрачивает свой теоретический профиль. Наоборот, с развитием техники оказывается, что наиболее тонкие теоретические по­строения наиболее важны для приложений. Положение дел в лингвистике можно сравнить в этом отношении с положением в математике, теорети­ческие отрасли которой (такие, как математическая логика) приобрели в последнее время особое, прикладное значение.

Большим достоинством совещания явилось разнообразие представлен­ных на нем специальностей, от радиотехники до физиологии. Совещание показало необходимость и дальнейшей координации деятельности предста­вителей разных наук в области прикладной лингвистики».

Под этими словами я готов подписаться и теперь.

В организационном плане следствием Совещания по статистике речи явилось создание, во исполнение его решения, рабочего Комитета по при­кладной лингвистике при упоминавшейся уже Секции по исследованию ре­чи. Итак, такая византийская иерархия. Сперва Комиссия по акустике Отде­ления физико-математических наук АН СССР во главе с академиком-физи­ком Николаем Николаевичем Андреевым[7]. При ней — Секция под предсе­дательством Вячеслава Николаевича Федорувича (Ленинград). При ней — Комитет под председательством Льва Рафаиловича Зиндера, профессора ка­федры фонетики Ленинградского университета. В состав Комитета вошли Л. А. Варшавский, Р. Л. Добрушин, Н. И. Жинкин, В. В. Иванов, А. Р. Лу­рия, А. А. Реформатский, В. А. Успенский и др. Комитет обычно собирался в Ленинграде в помещениях Лаборатории экспериментальной фонетики ЛГУ. Первое заседание Комитета состоялось 24 января 1958 г. и было по­священо уточнению проблематики прикладной лингвистики. Информацию об этом см. в [Иванов 1958а]. Следующее заседание состоялось 23–24 июня 1958 г. (см. «Вопросы языкознания», 1958, № 3, с. 161). На нем, в частнос­ти, в состав Комитета были избраны И. И. Ревзин и В. Ю. Розенцвейг. В эти дни в Ленинграде стояли белые ночи, и мы с Виктором Юльевичем всю ночь бродили по городу, проверяя через каждые 10 минут, действительно ли можно ночью читать газету; обнаружилось, что есть очень короткий пе­риод, когда все же нельзя.

Комитет прикладной лингвистики сыграл определенную роль в развитии соответствующих исследований в нашей стране, и можно лишь пожалеть, что деятельность его угасла.

6. Лаборатория электромоделирования
и совещание на улице Грицевйц

Думается, что едва ли не первым представительным форумом[8], на кото­ром в нашей стране прозвучали идеи структурной, математической и при­кладной лингвистики, было «Совещание по комплексу вопросов, связанных с разработкой и построением информационных машин с большой долговре­менной памятью», созванное в Москве с 28 по 31 мая 1957 г. Лабораторией электромоделирования (ЛЭ АН СССР). Программа совещания была опуб­ликована в виде хроникальной заметки [НТСК 1958]. После окончания Со­вещания его руководитель (и заведующий Лабораторией) Лев Израилевич Гутенмахер сказал автору этих строк: «Совещание прошло на уровне кон­ференции». Слова эти были и задуманы, и высказаны на полном серьезе, однако в них действительно, по крайней мере в рамках лексики говоривше­го, заключалась некая истина: в Совещании приняло участие более 500 че­ловек (в их числе В. М. Глушков и А. А. Ляпунов), представлявших свыше 90 научных учреждений и организаций. Это совещание осталось в памяти под именем «совещания на улице Грицевйц»[9]. Оно, возможно, было первым в СССР представительным совещанием по кибернетике и семиотике — по­этому и привлекло столько участников. Возможно также, что само слово «семиотика» (в значении ‘теория знаковых систем’ — не смешивать с се­миотикой в медицине!) впервые прозвучало на нем в широкой аудитории, да еще в положительной модальности [Успенский 1959, с. 49; Успенский 1960, с. 24]. Перечислим некоторые из пленарных докладов:

1. Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда с помощью информационных машин с большой внутренней памятью. Л. И. Гутенмахер (ЛЭ АН СССР);

2. Задачи, которые должна решить химическая информационная машина с большой долговременной памятью, и перспективы ее развития в химичес­кую информационно-логическую машину. В. В. Серпинский, Г. М. Влэдуц (Институт научной информации АН СССР);

3. Логико-математические вопросы создания машинного языка для ин­формационной машины. В. А. Успенский (ЛЭ АН СССР);

4. Лингвистические вопросы создания машинного языка для информаци­онной машины. В. В. Иванов (ЛЭ АН СССР);

5. Современное состояние и направления развития ферритов с прямо­угольной петлей гистерезиса, используемых в коммутационных и запоми­нающих устройствах. В. В. Косарев (ЛЭ АН СССР);

6. Логическая программа операции линейного шифрования химических названий и структурных формул. А. М. Цуккерман (МГУ, химфакультет), Г. Г. Стецюра (ЛЭ АН СССР).

 

Доклады Л. И. Гутенмахера, В. В. Иванова и В. А. Успенского были впо­следствии опубликованы — см. [Гутенмахер 1957], [Иванов 1958], [Успен­ский 1960; 1959]. Теоретическая секция открылась докладом А. А. Ляпуно­ва «Об общих вопросах машинного перевода». Вот еще несколько докладов на этой секции:

Проблематика создания машинного языка для геометрии. Н. М. Ермола­ева, Ю. А. Шиханович (ЛЭ АН СССР);

Семантические требования к информационному языку. В. К. Финн (ЛЭ АН СССР);

О системе теоретико-множественных понятий для построения грамма­тик. О. С. Кулагина (МИ АН СССР);

Формальный анализ синтаксических элементов и синтетических связей в тексте. И. И. Ревзин (МГПИИЯ);

Вопросы различения омонимии при переводе с английского языка на русский. Т. Н. Молошная (МИ АН СССР);

Алгоритм для перевода с венгерского языка на русский. И. А. Мельчук (ИЯ АН СССР).

 

Совещание на улице Грицевец да и вся деятельность теоретических под­разделений Лаборатории электромоделирования служат прекрасной иллюс­трацией к высказанной уже мысли, что и неправильные идеи могут порой быть полезными. В данном случае речь идет о принадлежащей Л. И. Гутен­махеру идее («под которую» и была создана его Лаборатория) построения «информационной машины с большой долговременной памятью». Идея но­сила чисто технический характер и касалась способов записи информации — способов не семиотических, а электротехнических (с помощью феррито­вых сердечников прежде всего). В случае успеха идеи составляющие ее электротехнические способы записи давали бы возможность записывать информацию на гораздо меньшем объеме, чем позволяли другие существо­вавшие в те годы способы. Выигрыш достигался за счет того, что информа­ция записывалась навечно, без права менять запись. Она могла только счи­тываться. Предполагалось, что система записи позволит организовать ин­формационный поиск. Кажется, идея оказалась порочной прежде всего с электротехнической точки зрения (первым мне сказал об этом имевший электротехническое образование В. М. Глушков прямо на улице Грицевец).

Однако именно эта, оказавшаяся бесплодной идея Л. И. Гутенмахера, стимулировала теоретические разработки в области прикладной семиотики, относящиеся к способам записи информации на логических (информацион­ных) языках и информационному поиску. (Так, именно в Лаборатории элек­тромоделирования были начаты Е. В. Падучевой первые в СССР система­тические исследования по логическому анализу естественного языка.) В ор­ганизационном отношении эта деятельность привела к созданию внутри Ла­боратории отдела математической логики и математической лингвистики. В. В. Иванов заведовал в этом отделе группой математической лингвисти­ки, я — группой математической логики. Ядро отдела составляли Н. М. Ер­молаева, А. В. Кузнецов, Д. Г. Лахути, Е. В. Падучева, В. К. Финн, И. Н. Шелимова, Ю. А. Шиханович, А. Л. Шумилина. Впоследствии, после по­глощения Лаборатории Институтом научной информации АН СССР (он же — Всесоюзный институт научной и технической информации, короче — ВИНИТИ), этот отдел Лаборатории электромоделирования составил ту основу, на которой образовался сперва Сектор теоретических основ ин­формационного дела, а затем Отдел семиотики ВИНИТИ (возглавлявшийся при его создании Дмитрием Анатольевичем Бочваром, известным химиком и известным логиком); после ряда переименований этот отдел ВИНИТИ на­зывается сейчас «Отдел теоретических основ информатики» (едва ли не единственный отдел с таким названием в СССР) и возглавляется Р. С. Ги­ляревским.

Члены бывшего Отдела математической логики и математической линг­вистики ЛЭ вспоминают, как правило, о своей деятельности в ЛЭ как о на­сыщенном и романтическом периоде своей биографии. Лаборатория элект­ромоделирования ютилась в одноэтажном бараке, стоявшем в одном из дворов домовладения № 18 по 2‑му Бабьегородскому переулку. Сейчас и самого переулка, и всех этих дворов и бараков нет: вместо них — новое здание Третьяковской галереи (превратившейся из галереи во всесоюзное госмузейное объединение). Для целей нового строительства барак все вре­мя собирались сносить; Л. И. Гутенмахер упирался как мог. Наконец явился судебный исполнитель опечатывать дверь. Пока Л. И. с необычайной скру­пулезностью проверял его документы в своем кабинете, лабораторские мо­лодцы сняли с петель входную дверь и унесли ее. Опечатывать было нече­го, и Лаборатория продержалась еще несколько лет. Л. И. Гутенмахер был противоречивой (как сейчас модно говорить, неоднозначной) фигурой. Проекты его были, скорее всего, безумны (например, предполагалось, что информационная машина должна будет сообщать информацию «голосом любимого артиста»). По-видимому, он в них искренне верил (и был рад быть обманутым, скажем, Владимиром Алексеевичем Артемовым из МГПИИЯ, чрезвычайно представительным и вальяжным господином, утверждавшим, что в его фонетической лаборатории научились инструмен­тально опознавать и синтезировать звуки речи). Тем не менее именно ему во многом обязана советская семиотика — она начала развиваться под его «крылом». А я благодарен ему еще за то, что он познакомил меня с А. И. Бергом. В один из последних дней самостоятельного существования Лабо­ратории я был привезен Л. И. Гутенмахером на квартиру А. И. Берга... (Как я понимаю, с целью убедить Берга воспрепятствовать лишению Лаборато­рии ее самостоятельности. Сам Берг утверждал, что может задержать любое постановление.)

7. А. И. Берг и Совет по кибернетике

«Серебряный век» математической лингвистики в СССР неотделим от личности Акселя Ивановича Берга (10 ноября 1893 г., н. с. — 2 июля 1979 г.). Берг был впечатляющей фигурой. Академик (с 1946 г.) и Герой (Социалистического Труда, 1963 г.), мореплаватель (с лета 1916 г. плавает на подводных лодках, с 1919 г.— в качестве штурмана, с августа 1955 г.— инженер-адмирал, впоследствии — адмирал-инженер) и, если не плотник, то строитель (радиотехники, электроники и кибернетики в СССР: в част­ности, он — создатель и первый директор Института радиотехники и элект­роники АН СССР, 1953–1959 гг.; а с апреля 1959 г.— Председатель Науч­ного совета по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР[10]).

Всегда подтянутый, до конца дней сохранивший не только военно-мор­скую выправку, но и военно-морскую точность: назначенная им аудиенция начиналась минута в минуту — в эту самую назначенную минуту из его ка­бинета выходил предыдущий посетитель. Как ему удавалось окончить предыдущую аудиенцию столь точно? Он был всегда очень демократичен — я бы сказал, аристократически демократичен. (Вспоминается старая уборщица, рассказывавшая после смерти известного автомобилестроителя, академика Е. А. Чудакова: «Евгений Алексеевич были настоящий барин, каждое утро со мною за ручку здоровкались».) При всем том, помещение Совета по кибернетике было разделено пополам: одна половина — личный кабинет Берга, в другой половине ютились все остальные (думаю, что это было правильно). С 18 сентября 1953 г. по май 1957 г. Берг — заместитель министра обороны СССР (пребывание в должности было прекращено тя­желой болезнью сердца, случившейся в июне 1956 г.). Он сохранил связи «на самом верху», но всегда использовал свой авторитет только на благо. Он верил в науку, в идеалы, был энтузиастом своего дела. Энтузиаст в крес­ле начальника — это не могло не произвести впечатление. Производила впечатление и адмиральская форма. Когда надо, он умел ею пользоваться. (Его машинистка Зина пожаловалась ему, что ее призывают в армию. По-видимому, она была военнообязанная. Я присутствовал при его звонке в во­енкомат: «С вами говорит академик адмирал Берг. Ко мне обратилась Зина­ида Васильевна Кулакова[11]... Ах, вы хотели с ней только побеседовать? В таком случае я сам с ней побеседую. Или вы полагаете, майор, что вы это сделаете лучше меня?» Майор не полагал.) И вот, такой человек появился, припоздав, на заседании Бюро Отделения литературы и языка в один из вторников осени 1971 г. («Я помню вторник — аксельбантом блистал вели­кий адмирал».) Обсуждался какой-то вопрос (не помню точно, какой) «на стыке», как теперь говорят, языкознания и кибернетики (в частности, ка­жется, вопрос об учреждении Вычислительного центра с целью создания словаря языка В. И. Ленина). Вел заседание академик-секретарь М. Б. Храпченко, человек весьма опытный, в частности, в делах табели о рангах. Он с почтением уступил Бергу свой стул и с почтением слушал его выступ­ление. А говорил Берг примерно следующее. «Столько-то процентов взрос­лого мужского населения страны — зарегистрированные алкоголики[12]. На днях мы два часа сидели с Алексеем Николаевичем Косыгиным и обнару­жили, что ни одно постановление Совета Министров не выполняется. И по­этому мы пришли к вам, как вы решите, так и будет. А мы заранее согласны с вашим решением»[13]. В перерыве ко мне подошел испуганный член-кор­респондент Будагов и, взяв меня за пуговицу, сказал: «Мне показалось, что уважаемейший Аксель Иванович не вполне точно представляет наши воз­можности». Мне было интересно наблюдать, как вывернется М. Б. Храп­ченко. Он это сделал с блеском. Отметив ценность содержащихся в выступ­лении А. И. Берга указаний и необходимость принять их к сведению и ру­ководству, он предложил создать для подготовки соответствующего реше­ния комиссию во главе с членом-корреспондентом В. Н. Ярцевой. Как я по­нимаю, комиссия работает по сию пору.

То заседание Бюро ОЛЯ запомнилось мне также прекрасным выступле­нием В. Ю. Розенцвейга. («Но чьим ораторским талантом был покорен при­тихший зал»[14]). В результате обсуждавшиеся лингвокибернетические во­просы (повторяю, не помню точно, какие) были решены должным образом. До конца «серебряного века»[15] оставалось менее пяти лет...

Надо сказать, что лингвистике с Бергом повезло. «Он владел пятью ино­странными языками и активно ими пользовался», часто обращался к вопро­сам обучения языку [ПВБ, с. 189]. Может быть, поэтому все связанное с языкознанием ему было особенно близко. (Впрочем, ему особенно близко было все, чем он только ни занимался.) Именно он, откликнувшись на пись­мо к нему В. Ю. Розенцвейга, добыл ту персональную ставку, на которую был зачислен в Институт языкознания в 1966 г. И. А. Мельчук. Лингвистике повезло и с Сусанной Степановной Масчбн, филологом по образованию, в течение многих лет бывшей ученым секретарем Совета по кибернетике; она удивительным образом сочетала в себе крайнюю деликатность в обращении с деловитостью. Мое поколение питает к ней благодарность.

При создании Совета по кибернетике в его состав было включено 6 лингвистов [ПВБ, с. 167]. При образовании секций Совета была создана и лингвистическая секция во главе с В. В. Ивановым. Впоследствии этой сек­цией руководил В. Ю. Розенцвейг[16], затем (с 1980 г.) А. П. Ершов и, после его кончины в декабре 1988 г.,— Ю. П. Караулов. Сейчас секция называет­ся секцией лингвистических проблем обработки информации. Согласно ПВБ, с. 144, при А. П. Ершове она называлась «Кибернетическая лингвис­тика и семиотика», но это название вызывает у меня сомнения. Впрочем, в разных документах секция называлась по-разному. Помнится, одно время существовала секция семиотики во главе с А. А. Марковым (существовала ли она отдельно от секции лингвистики — сейчас не помню, но секция се­миотики опредeленно существовала, например, 7 мая 1964 г.). Подробно и информативно о роли Совета по кибернетике и А. И. Берга в развитии линг­вистики и семиотики в СССР вспоминает В. В. Иванов [Иванов 1988].

8. Симпозиум по семиотике

В своих воспоминаниях В. В. Иванов останавливается и на роли В. Ю. Розенцвейга, отмечая, в частности, совместный доклад А. И. Берга, В. В. Иванова и В. Ю. Розенцвейга «Лингвистика, семиотика и кибернетика», представленный в 1974 г. на конференцию по теоретическому языкозна­нию. Вспоминает он и знаменитый Симпозиум по семиотике («Симпозиум по структурному изучению знаковых систем», Москва, 19–26 декабря 1962 г.), организованный совместно Институтом славяноведения АН СССР и Советом по кибернетике, а также негативную реакцию на отдельные мо­менты симпозиума[17]. Критика симпозиума должна была содержаться, в частности, в докладе «Методологические проблемы естествознания и об­щественных наук», с которым предполагал выступить на сессии Академии наук Л. Ф. Ильичев — тогда уже академик и еще секретарь ЦК КПСС. Вес­ной 1963 г. брошюра с предварительным текстом доклада была распро­странена, хотя и не слишком широко, для ознакомления и как бы для об­суждения[18]. На с. 75 указанной брошюры говорилось:

«В декабре прошлого года в Москве проходил симпозиум по структур­ному изучению знаковых систем. [...] Выхолащивая идейное содержание искусства, забывая его отражательную функцию, они [докладчики] сводили все к чисто формальным приемам исследования. В докладе „О семиотике искусства“, например, утверждается: „Произведение искусства можно рас­сматривать как текст, состоящий из символов, в которые каждый подстав­ляет собственное содержание (в этом отношении искусство аналогично га­данию, религиозной проповеди и т. д.)“. В программу симпозиума были включены и такие доклады, как „Выкрики разносчиков и бродячих ремес­ленников — знаки рекламы“, „Гадание на игральных картах как семиоти­ческая система“, „К описанию текста как семиотической системы“, „К се­миотическому анализу ‘тайных языков’“ (автор последнего ратует за необ­ходимость заняться изучением современного воровского жаргона [...])».

(Как тут не вспомнить поношение, которому в свое время подверглась в прессе диссертация «Температура как фактор жизни человеческой вши» — только за название! Иначе как «вшивой» газетчики ее не называли. Правда, потом пришлось извиняться — говорили, после вмешательства военного ведомства.)

Я сумел попасть на прием к вице-президенту АН СССР П. Н. Федосееву (что оказалось сложнее, чем попасть к Президенту АН Несмеянову в годы его президентства, т. е. до 1961 г.) и вручить ему в письменном виде свои несогласия с содержащейся в докладе Л. Ф. Ильичева критикой симпозиу­ма. «Ну что ж, я передам ваши замечания Леониду Федоровичу»,— сказал мне Федосеев. Возможно, что это было чистое совпадение, но в оконча­тельном тексте критика была значительно смягчена. Хочу также привести полный состав комиссии «для подготовки предложений по улучшению ра­боты в области семиотики», о которой вспоминает В. В. Иванов на с. 178 в [ПВБ].

Эта комиссия была создана подписанным Президентом М. В. Келдышем распоряжением Президиума АН СССР № 20–364 от 26 марта 1963 г. Вот текст распоряжения:

«Для подготовки предложений по улучшению работы в области семио­тики, проводимой секцией математической и структурной лингвистики На­учного совета при АН СССР по комплексной проблеме „Кибернетика“, об­разовать комиссию в составе: 1. А. И. Берг — академик, председатель; 2. В. В. Виноградов — академик; 3. Н. Д. Андреев; 4. В. А. Успенский; 5. Ю. А. Шрейдер; 6. И. М. Шептунов; 7. И. А. Горский; 8. В. В. Иванов; 9. Б. Н. Топорнин; 10. В. А.[19] Панфилов — ученый секретарь. Доклад и предложения комиссии представить в Президиум Академии Наук к 15 апреля с. г.».

Комиссия провела четыре заседания — 10, 18, 28 апреля 1963 г., а также 7 мая 1963 г. (правда, на этом последнем заседании из членов комиссии было только пятеро, но зато присутствовали А. А. Марков, С. С. Масчан, В. Ю. Розенцвейг). Заседания проходили очень напряженно. Для иллюстра­ции приведу высказывание В. В. Виноградова, выступившего первым (пос­ле Берга) 10 апреля (цитирую по стенограмме): «В настоящее время секто­ры структурной лингвистики абсолютно ничего не делают для улучшения и расширения методов, например, славянского языкознания». В. З. Панфилов в начале того же заседания: «Можно ли рассматривать произведение лите­ратуры и искусства как определенную знаковую систему? Нет, потому что это ведет к абстракционизму». В. Ю. Розенцвейг активно участвовал во втором, третьем и четвертом заседаниях комиссии, а на первом — как бы заочно (из стенограммы выступления В. В. Иванова 10 апреля: «Здесь очень важное предложение было сделано давно еще Розенцвейгом. Это со­четание высшего образования с научной работой»).

Открывая работу комиссии, А. И. Берг сразу же предложил создать под­комиссию для выработки доклада в Президиум АН СССР и проекта поста­новления Президиума. Он предложил и персональный состав подкомиссии — Н. Д. Андреев (председатель), В. З. Панфилов, В. А. Успенский. Я не стал отказываться, хотя и понимал, что работать в таком составе будет бо­лее чем непросто. В результате подкомиссия создала документы, датируе­мые 24 апреля 1963 г., где в трех местах текст был предложен в двух вари­антах — варианте большинства (Андреев, Панфилов) и варианте меньшин­ства (Успенский). Первое из этих мест относилось к оценке «работы по собственно семиотическим проблемам, ведущейся в секторах и группах структурной и математической лингвистики языковедческих институтов АН СССР». В варианте большинства говорилось, что она «не соответствует основным задачам этих институтов», а в варианте меньшинства «часто пе­рерастает рамки этих институтов». На заседании Комиссии 28 апреля была принята формула «выходит за рамки основных задач». Второе место кос­венно касалось оценки недавно состоявшегося Симпозиума. В варианте большинства говорилось, что «за последнее время в некоторых работах по семиотике были допущены ошибки методологического характера, выра­зившиеся в преувеличении роли семиотики»; в варианте меньшинства этот текст отсутствовал. Комиссия, увы, приняла вариант большинства, хотя и в смягченной форме: «...в процессе работы в области семиотики были допу­щены отдельные методологические ошибки, требующие исправления». (На­до сказать, что на заседании 28 апреля, фактически заключительном, пред­ложения подкомиссии подверглись в отдельных случаях значительному ре­дактированию.) Наконец, большинство подкомиссии предлагало создать в системе АН СССР Институт кибернетической лингвистики и семиотики, меньшинство — Институт семиотики. Комиссия 28 апреля приняла предло­жение меньшинства. В принятом Комиссией проекте постановления Прези­диума АН СССР был также пункт об издании, с 1964 г., журнала по пробле­мам семиотики.

Какие окончательные документы (и когда) ушли из комиссии в Президи­ум АН СССР, мне не известно. Еще осенью 1964 (!) года ко мне поступали какие-то варианты этих документов. Никакого постановления Президиума АН СССР по результатам работы комиссии, насколько мне известно, при­нято не было.

9. Институт семиотики Академии наук СССР

Однако организация Института семиотики АН СССР была предусмотре­на еще постановлением Президиума АН СССР от 6 мая 1960 г. № 452 «О развитии структурных и математических методов исследования языка», подписанным вице-президентом А. В. Топчиевым. Пункт 7 этого постанов­ления гласит: «Считать целесообразным создание в 1961–1962 гг. в системе Академии наук СССР Института семиотики, в котором должны вестись ис­следования по структурной лингвистике и всему комплексу теоретических и прикладных семиотических дисциплин. Поручить Научному совету по кибернетике (акад. А. И. Берг) в двухмесячный срок представить в Прези­диум АН СССР предложения по организации этого Института».

История неудачных попыток создать Институт семиотики заслуживает специальных изысканий. Хочу надеяться, что таковые будут проделаны свидетелями этих попыток. Я вижу едва ли не главную причину провала в «эффекте золотой рыбки». В качестве директора Института в 1960 г. пред­полагался Андрей Андреевич Марков. Его кандидатура возникла при об­стоятельствах совершенно нереальных, свидетелями которых были Г. Э. (он же Г. М.) Влэдуц, Д. Г. Лахути и я: здесь не место об этом говорить. Практически всеми и мною прежде всего А. А. Марков считался едва ли не единственным достойным кандидатом на этот пост. Согласие его было по­лучено. Была получена поддержка А. А. Ляпунова и А. И. Берга. Никто не возражал. Дело было на мази.

А далее произошло вот что. Возникла довольно стандартная интрига: за­хватить уже функционирующий или рождающийся организм и, паразитируя на уже дарованном ему праве на существование, переделать его в угоду се­бе — а фактически наполнить совершенно новым содержанием. Так, срав­нительно недавно была сделана попытка захвата многолетнего издания ВИ­НИТИ «Семиотика и информатика» одним из научных советов при Акаде­мии наук, а тогда, в 1960 г., нашлись силы, которые захотели воспользо­ваться уже состоявшимся решением о создании Института семиотики и создать Институт, но не семиотики, а кибернетики! Что же касается семио­тики, то предлагалось трактовать ее как часть кибернетики и предусмотреть в составе будущего Института кибернетики достаточно мощный отдел (или даже отделение) семиотики. Указанным силам не составило большого тру­да уговорить А. А. Маркова. Быть директором Института кибернетики по­казалось ему более престижным, нежели директором Института семиотики. Должен ли А. А. Марков был считать связанным себя моральными обяза­тельствами перед теми семиотиками, которые единодушно признали его своим лидером и, так сказать, на блюдечке преподнесли ему директорский пост? Не знаю. Но, с прагматической точки зрения, его линия поведения не привела к успеху (а прежде всего просчитались его советчики).

Оказалось, что не только он считает пост директора Института киберне­тики престижным. Оказалось, что различные научные, академические, око­лонаучные и околоакадемические группировки имеют весьма различные взгляды на то, как должен быть устроен Институт кибернетики. Оказалось, короче говоря, и это неудивительно, что обширная популяция советских кибернетиков гораздо менее однородна и единодушна, чем сравнительно небольшая популяция советских семиотиков. В результате не получилось ни Института кибернетики[20], ни Института семиотики.

10. «Комиссия по структурализму»
и создание структуралистических секторов

Не у всех пунктов постановления от 6 мая 1960 г. оказалась такая пла­чевная судьба. Например, первый пункт этого постановления в основном был выполнен. Этот пункт предписывал Отделению литературы и языка ре­организовать сектор прикладного языкознания в Институте языкознания (этот сектор был создан в апреле 1958 г.[21] во главе с А. А. Реформатским) в сектор структурной и прикладной лингвистики с группой машинного пере­вода; создать сектор структурной лингвистики в Институте русского языка (и в сентябре 1960 г. «Вечерняя Москва» объявила конкурс на должность заведующего этим сектором — кандидата филологических наук; имелся в виду С. К. Шаумян, который и возглавил сектор; впоследствии заведующим был В. П. Григорьев); в составе Ленинградского отделения Института язы­кознания организовать группу изучения языка математическими методами (не упомню, чтобы она была организована) и группу структурно-типологи­ческого изучения языков (как я понимаю, эта группа была создана во главе с А. А. Холодовичем, ныне ее возглавляет В. С. Храковский).

Отделению исторических наук предписывалось создать Сектор струк­турной типологии славянских языков в Институте славяноведения (первым заведующим был В. Н. Топоров, затем В. В. Иванов, а с 8 января 1990 г.— Т. М. Николаева), организовать группу структурной типологии восточных языков в Институте востоковедения и др.

Я не помню сейчас, как возникла идея постановления «О развитии струк­турных и математических методов исследования языка» от 6 мая 1960 г. Могу только сказать, что эта идея появилась никак не позже 4 февраля 1960 г. Этим днем помечено распоряжение Президиума АН СССР № 3–194, подписанное Президентом А. Н. Несмеяновым. В распоряжении говори­лось:

«...для советского языкознания серьезное значение имеет применение ме­тода структурного анализа в лингвистических исследованиях [...]. Для под­готовки к рассмотрению на Президиуме АН СССР вопроса о развитии дан­ного научного направления образовать комиссию в составе: академик В. В. Виноградов (председатель комиссии); академик А. И. Берг; чл.‑корр. АН СССР Б. А. Серебренников; чл.‑корр. АН СССР В. И. Борковский; чл.‑корр. АН СССР П. С. Новиков; д‑р филол. наук М. М. Гухман (Ин‑т языкозна­ния); д‑р филол. наук С. Б. Бернштейн (Ин‑т славяноведения); профессор А. А. Ляпунов[22]; канд. филол. наук В. В. Иванов (Ин‑т точной механики и вычислительной техники); канд. ф.‑м. наук В. А. Успенский (Лаборатория электромоделирования, ВИНИТИ); канд. филол. наук В. Н. Топоров (Ин‑т славяноведения); канд. филол. наук С. К. Шаумян (Ин‑т славяноведения); канд. филол. наук Н. Д. Андреев (ЛГУ); канд. филол. наук В. П. Григорьев (Ин‑т русского языка, секретарь комиссии). Поручить комиссии в двухне­дельный срок представить в Президиум АН СССР проект постановления по данному вопросу».

Заседания этой «Комиссии по структурализму» проходили с меньшей на­пряженностью, чем заседания последующей комиссии по улучшению рабо­ты в области семиотики, но все же порою достаточно остро. Я помню два заседания комиссии — 8 и 22 марта 1960 г. Берг и Новиков не были ни ра­зу, Серебренников — только на втором заседании. В первом заседании участвовал также Л. Р. Зиндер, в обоих заседаниях — А. А. Реформатский.

Председатель комиссии, человек весьма неординарный, оказывал замет­ное сопротивление структурным методам (выше приводилось его высказы­вание в качестве члена комиссии А. И. Берга). Дело дошло до того, что один из членов комиссии сказал ему на заседании примерно следующее: «В задачу данной комиссии не входит конкретное указание лиц, ответственных за задержку развития структурной лингвистики в СССР». Это подействова­ло, Виноградов перестал сопротивляться и подписал проект постановления. Он же был и докладчиком на заседании Президиума Академии в мае 1960 г. В обсуждении приняли участие А. В. Топчиев, В. И. Борковский, А. А. Ля­пунов, А. И. Берг.

Быть может, самым существенным был 8‑й пункт постановления:

«Считать необходимым резко улучшить подготовку специалистов-линг­вистов в вузах, в связи с чем просить Министерство высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР:

а) об организации в университетах Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси и Еревана специальных лингвистических отделений[23] с постановкой на них соответствующих математических курсов;

б) о предоставлении Ленинградскому государственному университету и I Московскому государственному педагогическому институту иностранных языков права принимать контингент на отделение математической лингвис­тики и машинного перевода без производственного стажа, с обязательным экзаменом по математике».

11. ОТИПЛ / ОСИПЛ

Как бы во исполнение этого постановления с 1 сентября 1960 г. начало функционировать отделение теоретической и прикладной лингвистики (впоследствии — отделение структурной и прикладной лингвистики) фило­логического факультета МГУ. На самом же деле деятельность по созданию этого отделения началась раньше, в начале 1959 г.

Сигналом к началу такой деятельности послужил, надо думать, упоми­навшийся уже приказ министра высшего образования СССР от 28 ноября 1958 г., изданный по итогам организованной В. Ю. Розенцвейгом Всесоюз­ной конференции по машинному переводу (Москва, май 1958 г.). Из перво­го пункта этого приказа филологический факультет МГУ узнал, что работа в области машинного перевода и математической лингвистики, ведущаяся в МГПИИЯ, ЛГУ и МГУ, одобряется. В этом перечне МГУ был назван по­следним, что, конечно, для первенствующего университета было обидно. Да еще к тому же доценту филологического факультета В. В. Иванову и ас­систенту механико-математического факультета В. А. Успенскому тем же приказом была объявлена благодарность — а остальные 9 человек, отме­ченные министерской благодарностью, к МГУ отношения не имели. Но, главное, министр своею подписью скрепил не вполне очевидное для мос­ковских университетских филологов утверждение, что математическая лингвистика не есть буржуазная лженаука, а есть полезное дело. Над фило­логическим факультетом нависла угроза оказаться в стороне от одобренных начальством устремлений. Оказалось, что вся деятельность в области мате­матической лингвистики на филологическом факультете МГУ осуществля­ется на чистом энтузиазме, вне каких-либо организационных структур. (Кстати, работа из чистого энтузиазма — характерная черта «серебряного века». Все делалось по внутренней потребности, а не в силу навязанного («спущенного») кем-то плана — и именно поэтому приносило плоды. Ска­жем, занятия И. А. Мельчука и Ю. Д. Апресяна толково-комбинаторным словарем не были предусмотрены никакими планами. Никто не заставлял П. С. Кузнецова, В. В. Иванова, В. А. Успенского открывать семинар по математической лингвистике. Или А. А. Зализняка — заниматься со студен­тами санскритом. И т. д.)

Впрочем, все эти рассуждения о возможной причине внезапной вспышки активности филологического факультета остаются спекулятивными. Доку­ментально подтверждается лишь следующее. 4 февраля 1959 г. я получил по почте подписанное тогдашним деканом Р. М. Самариным приглашение «принять участие в совещании об организации Отделения прикладной линг­вистики на филологическом факультете МГУ». Приглашение было написа­но под копирку, с вписанным от руки именем и отчеством после машино­писного «Глубокоуважаемый». Кто еще получил такие приглашения — не помню. Знаю, что среди приглашенных был А. А. Ляпунов. Совещание, по­мнится, организовывал Т. П. Ломтев, который тогда был каким-то образом главой университетских лингвистов (кажется, занимал какое-то формальное положение, что-то вроде заведующего несуществующим отделением язы­кознания филологического факультета[24]). 5 февраля А. А. Ляпунов, Т. П. Ломтев и я были в Институте языкознания на докладе Н. Д. Андреева. Там Ляпунов сообщил мне и Ломтеву, что он не пойдет на это совещание (что-то его не устраивало, не помню, что). Тогда я сказал Ломтеву, что без Ля­пунова совещание делается бессмысленным и что потому я на него не пойду. Состоялось ли совещание, не знаю.

Следующая дата — 19 мая 1959 г., вторник. Кабинет ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского на 9‑м этаже главного здания МГУ на Ленинских горах. То есть помещение, называемое кабинетом ректора в инвентаре по­мещений МГУ, фактически же — зал для совещаний (работал и принимал посетителей И. Г. в небольшой скромной комнате неподалеку). Происходит совещание, посвященное открытию на филологическом факультете МГУ отделения прикладной лингвистики. Я был вызван на это совещание теле­фонным звонком. Присутствуют начальники: ректор И. Г. Петровский, де­кан филологического факультета Р. М. Самарин со свитой заместителей и других факультетских чиновников; лингвисты во главе с Т. П. Ломтевым, в том числе: О. С. Ахманова (имевшая на ректора большое влияние), С. Б. Бернштейн, Р. А. Будагов, Е. М. Галкина-Федорук, В. А. Звегинцев, П. С. Кузнецов, В. Н. Ярцева; математики: А. Н. Колмогоров, А. А. Марков, Р. Л. Добрушин, В. А. Успенский; физики: С. Н. Ржевкин (зав. кафедрой акусти­ки), В. А. Красильников (профессор той же кафедры), В. И. Шестаков (пио­нер применения математической логики к электрическим схемам). Первым выступил Т. П. Ломтев, изложивший план создания отделения и его про­грамму. А. Н. Колмогоров предложил создать специализацию, начиная со старших курсов двух факультетов: механико-математического и филологи­ческого,— для чего учредить смешанные группы студентов при филологи­ческом факультете и дать им 6 лет обучения. В. А. Успенский, то есть я, предложил создать не отделение прикладного языкознания, а отделение языкознания, с обязательным курсом математики для всех студентов-линг­вистов. Последняя идея (об обязательном курсе) была энергично поддержа­на А. Н. Колмогоровым. Надо сказать, что не только для Колмогорова, но и для Петровского было откровением, что на филологическом факультете нет отделения языкознания. Они наивно полагали, что как механико-математи­ческий факультет делится прежде всего на отделение математики и отделе­ние механики, так и филологический делится прежде всего на отделение языкознания и отделение литературоведения. То, что это не так, что деле­ние происходит по языку (и лингвисты, и литературоведы получают одина­ковый диплом: «специалист по такому-то языку и литературе»), показалось им странным. (Я эту странность, продолжающуюся и поныне, знал давно; но тогда еще не понимал, что языкознание, по-видимому, просто не дорос­ло до отделения от литературоведения и не следует его к этому принуж­дать.) Самарин успокоил академиков, заявив, что создание отделения язы­кознания предполагается. Разумеется, он знал, что это неправда.

Твердо поддержал идею о создании отделения языкознания и обучении лингвистов математике П. С. Кузнецов. А. А. Марков выступил против вы­падов в адрес математической лингвистики со стороны В. А. Звегинцева. Эти выпады были сделаны не на том совещании, а раньше, в феврале или марте 1959 г., в докладе, который Звегинцев сделал на филологическом фа­культете и на который он пригласил Маркова и меня. Тогда Звегинцев го­ворил о циновке, которую математики якобы собираются вытащить из-под лингвистики (что прежде всего было бы аморальным, так как каждый дол­жен сидеть на своей циновке). Марков никогда не мог простить Звегинцеву этой циновки, а в прениях по докладу выступил столь резко и смело, что Н. С. Чемоданов заявил: «Мы пойдем не за Марковым, а за Марксом». Вот и 19 мая Марков высказался по поводу Звегинцева — и тут же ушел с со­вещания читать лекции.

Р. Л. Добрушин объяснял, что нельзя отделение открывать на пустом месте, что научная работа должна предшествовать учебной, а специальные курсы — обязательным. Таким образом, филологический факультет был как бы обвинен в том, что не занимается обсуждаемой проблематикой. На это О. С. Ахманова возразила так: «Как же можно говорить, что факультет занимается не тем, когда из него вышли Молошная, Николаева, Падучева и сам Вячеслав Всеволодович Иванов». Это заявление было тем более пи­кантно, что упомянутый В. В. Иванов незадолго до того был уволен с фа­культета за открытую поддержку травимого тогда Пастернака. Заметим в скобках, что ни Молошная, ни Николаева, ни Падучева не были оставлены на факультете. Эта печальная традиция — неоставление на филологическом факультете наиболее способных его студентов — продолжалась и в после­дующие годы.

Меж тем совещание приближалось к концу. Ярцева ратовала за обучение иностранному языку, предложив (довольно разумно, на мой взгляд), если уж добавлять год обучения, то добавлять его снизу, перед первым курсом, и потратить его на обучение языку. Физики настаивали на проведении экспе­риментов. Пора было принимать решение. Как известно, самое бюрократи­чески мудрое решение — создать комиссию. Такую комиссию и предложил создать Самарин, причем создать ее при лингвистической секции Ученого совета филологического факультета (была такая секция, и ею-то и руково­дил Т. П. Ломтев). Было неясно, что есть предмет рассмотрения комиссии: отделение языкознания или специализация по прикладной лингвистике. На мой тут же заданный вопрос Самарин ответил: «Комиссия по специализа­ции». «Нет уж, пусть будет по отделению языкознания»,— категорически заявил Петровский. Р. М. Самарин не возражал, более того, дал мне личное обещание, что комиссия будет рассматривать все вопросы отделения язы­кознания — в том числе вопросы об отделении, начиная с 1‑го курса, этого отделения от литературоведов.

Было решено, что в комиссию войдет произвольное число лингвистов; от математиков — Марков, Добрушин и я (Колмогоров отказался), от физиков — Ржевкин, Красильников и неназванный радиофизик, для которого была оставлена вакансия.

Я запомнил данное мне Самариным обещание. Поэтому, когда я получил (по почте) извещение (подписанное ученым секретарем филологического факультета А. Д. Калининым), что в субботу 9 июня 1959 г. в 17 ч. в каби­нете декана факультета состоится «Совещание по вопросам прикладного (!) языкознания», я счел себя вправе на это совещание не пойти. Известно, что на нем были только лингвисты и С. Н. Ржевкин. Следующее извещение было доставлено мне на дом уже с курьером. Текст извещения, подписан­ного тем же А. Д. Калининым, гласил: «В субботу, т. е. 4/VII–59 г. в каби­нете декана Филологического факультета состоится заседание комиссии по отделению языкознания». Этот текст меня удовлетворил, и я был на этом заседании. Присутствовали: Р. М. Самарин, А. Д. Калинин, Т. П. Ломтев, П. С. Кузнецов, А. А. Марков, В. А. Успенский.

Я уже не помню, что и кто говорил на этом и на последующих заседани­ях, если таковые были. Да это и не так важно. Я хорошо помню общую схему развернувшихся дискуссий.

Она такова. Довольно быстро выяснилось, что делить филологический факультет на две части, лингвистическую и литературоведческую, в обозри­мом будущем нереально. С точки зрения факультета (которую я не вполне понимал тогда и не вполне понимаю сейчас) раздел потребовал бы (якобы) слишком больших организационных потрясений, которых не хотели ни лингвисты, ни литературоведы. Я не понимал и не понимаю этого странно­го симбиоза литературы и языка. На мой взгляд, если уж объединять, то ли­тературу с историей (включая историю культуры), а язык с математикой. (Разве что классическая и другая «древняя» филология могла бы оставаться единой, поскольку там мы извлекаем язык из литературных памятников.) Менее всего мне понятно стремление к указанному симбиозу, отчетливо на­блюдаемое у многих лингвистов (О. С. Ахманова, например, как-то и весь­ма публично сказала: «Я всегда не знала, когда мне уходить на пенсию. Те­перь знаю — когда будет реализовано предложение В. А. Успенского о раз­делении языкознания и литературоведения».)

Однако могла идти речь о создании отделения языкознания в параллель действующим структурам. То есть оставить все и всех (всех литературове­дов и языковедов факультета) как есть, но прибавить еще особое отделение языкознания. Для такого отделения не годилось ни название «отделение прикладной лингвистики», не настойчиво предлагавшееся Ломтевым, ни на­звание «отделение структурной и прикладной лингвистики», очень настой­чиво предлагавшееся Звегинцевым. Только потом я понял причину настой­чивости моего двойного тезки, Владимира Андреевича Звегинцева. Он, бу­дучи в то время заведующим кафедрой общего и сравнительно-историчес­кого языкознания, организовывал новую кафедру структурной и приклад­ной лингвистики, на заведование которой и собирался перейти. Ясно, что одноименность отделения и кафедры обеспечивала более высокий уровень власти — практически, подчинение отделения кафедре. Я предложил и от­стаивал название «отделение теоретической и прикладной лингвистики», полагая, что никакой другой лингвистики и не бывает и что, таким образом, формируемое отделение и будет по существу отделением просто лингвис­тики, сиречь языкознания. Как ни удивительно, мне удалось тогда победить (хотя моя победа и оказалась временной). Меня формально поддерживало решение ректорского совещания от 19 мая 1959 г.

И вот летом 1960 г. были проведены первые экзамены (в том числе по математике) и зачислены первые 9 студентов на отделение теоретической и прикладной лингвистики (ОТИПЛ). Газета «Правда» 28 августа 1960 г. в статье, посвященной новому пополнению вузов, приводила слова прорек­тора МГУ по кадрам Кузьмы Иванова: «В нынешнем году в университете открываются новые специальности. На филологическом факультете будут готовиться специалисты в области машинного перевода литературы с ино­странных языков. На экономическом факультете создано отделение мате­матических методов в экономических расчетах». Не знаю, как на факульте­те экономическом, но при приеме на новую специальность филологическо­го факультета первоначально было объявлено об ограничении приема для женщин — что свидетельствовало о серьезном отношении властей (все же среди 9 зачисленных оказались 2 студентки). Газета «Московский универ­ситет» поместила в номере от 30 сентября 1960 г. статью «Отделение теоре­тической и прикладной лингвистики и его задачи», подписанную В. А. Зве­гинцевым, тогда еще заведующим кафедрой общего и сравнительно-исто­рического языкознания.

К девяти зачисленным с 1 сентября 1960 г. прибавилось еще четверо, отобранных экзаменом по математике из шести желающих перейти на 1‑й курс ОТИПЛа с других курсов и специальностей филологического факуль­тета (трое из этих четырех переходили на первый курс со второго курса, а один — даже с третьего!). Таким образом, на 1‑м курсе оказалось 13 чело­век. Уместно упомянуть, что весною 1965 г. только пятеро из них оканчи­вало это же отделение: одна отстала, двое перешли на другие отделения того же факультета (в том числе Г. Анджапаридзе, нынешний директор из­дательства «Художественная литература»), пятеро были отчислены. Столь большой отсев объяснялся прежде всего наличием математических предме­тов. Если не по объему, то по уровню, преподавание приближалось к мех­матскому. Отвечал за математику я, кроме меня преподавали Ю. А. Шиха­нович и А. Д. Вентцель. Экзамены проходили очень жестко. Это резко вы­деляло ОТИПЛ из всего факультета — настолько резко, что студентов этого отделения, в отличие от студентов всех других отделений, не посыла­ли на картошку (впоследствии, по мере постепенной деградации отделения, стали посылать). Не все поступившие были готовы к такому суровому обучению. Отмечу еще, что весь пятилетний курс математики, по шесть ча­сов в неделю, прослушал А. Е. Кибрик, тогда работавший на кафедре клас­сической филологии.

Математико-лингвистические специализации появились и в других уни­верситетах, а также в МГПИИЯ.

Впоследствии приказом по Министерству высшего и среднего специаль­ного образования СССР № 213 от 30 мая 1962 г. при секции языкознания и секции математики, механики и астрономии Научно-технического совета Министерства была организована Координационная комиссия по матема­тической лингвистике. Состав комиссии: А. А. Марков (председатель), В. Ю. Розенцвейг (зам. председателя), Ю. С. Мартемьянов (ученый секре­тарь), Н. Д. Андреев, Р. Л. Добрушин, Л. Р. Зиндер, В. В. Иванов, Л. А. Ка­лужнин, А. Н. Колмогоров, П. С. Кузнецов, О. С. Кулагина, А. А. Ляпунов, И. И. Ревзин, В. А. Успенский, А. А. Холодович, И. М. Яглом. Фактически комиссией управлял В. Ю. Розенцвейг. Он руководил проводимым под эги­дой комиссии отчетно-координационным совещанием по автоматическому переводу, проходившим в стенах МГПИИЯ 23–24 января 1963 г. Ему я до­кладывал письмом от 17 февраля 1963 г. о состоявшемся 25 января под мо­им председательством Совещании по преподаванию математики лингвис­там. В совещании приняли участие математики, преподающие математику лингвистам в следующих вузах: в Московском университете — В. А. Успенский, Ю. А. Шиханович, А. Д. Вентцель; в Ленинградском универси­тете — Г. С. Цейтин, С. Я. Фитиалов; в Киевском университете — Л. А. Ка­лужнин; в Новосибирском университете — А. В. Гладкий; в Горьковском университете — М. М. Шульц; в Харьковском университете — Л. Я. Гиршфельд; в I МГПИИЯ — О. С. Кулагина, Г. В. Дорофеев, Е. С. Голод. Совещание приняло решение, которое начиналось так:

«1. Обучение лингвистов математике должно быть направлено на то, что­бы обучающиеся овладели:

1) точными методами исследования;

2) языком основных математических понятий;

3) минимумом математических сведений, необходимых для самостоя­тельного:

а) применения этих сведений к исследованию языка;

б) чтения литературы по математической лингвистике;

в) повышения своей математической квалификации».

 

В апреле 1962 г. была создана кафедра структурной и прикладной линг­вистики. Ее заведующим стал В. А. Звегинцев, который легко добился пе­реименования отделения. 1 сентября 1962 г. студенты пришли уже не на ОТИПЛ, а на ОСИПЛ — отделение структурной и прикладной лингвисти­ки. (Строго говоря, никакого отделения не было и нет, а была специаль­ность «Структурная и прикладная лингвистика». Точно так же, все говори­ли о романо-германском отделении, когда следовало бы говорить о специ­альности.)

Но дело, конечно, не в названии. Деградация отделения была предреше­на отношением его руководителя В. А. Звегинцева к математике. Он ее не любил и был уверен, что она «тянет циновку» (см. выше). В первые годы было два вступительных экзамена по математике — устный и письменный. Затем устный был отменен. Затем последовало резкое и внезапное сокра­щение часов на математику. Уверен, что если бы Звегинцев вместо борьбы с математикой заключил с нею союз, это только укрепило бы его позиции и помешало бы темным силам столкнуть его в апреле 1982 г. с должности за­ведующего кафедрой структурной и прикладной лингвистики. А в июле 1982 г. была ликвидирована и сама кафедра, точнее, слита с кафедрой об­щего и сравнительно-исторического языкознания, которой заведовал в ту пору профессор Ю. В. Рождественский: ему и было поручено заведовать объединенной кафедрой. Эта кафедра получила название «кафедра общего, сравнительно-исторического и прикладного языкознания». Первой акцией нового заведующего было отстранение от преподавания лингвиста номер один современности, гениального А. А. Зализняка, до того в течение мно­гих лет числившегося профессором кафедры структурной и прикладной лингвистики по совместительству (по основной работе — в Институте сла­вяноведения АН СССР). С сентября 1982 г. контракт с ним был расторгнут. Думаю, что лето 1982 г.— слияние кафедр и отстранение Зализняка — и следует считать фактическим концом отделения структурной и прикладной лингвистики на филологическом факультете МГУ. Выделение в 1988 г. (из объединенной кафедры) кафедры прикладного языкознания (как видим, слово «структурный» утрачено безвозвратно) не смогло излечить отделение от нанесенного ему в 1982 г. удара.

12. Заключение

Так что, все усилия оказались тщетными? Может быть, да, а может быть, и нет. Ведь мы не можем правильно оценить последствия наших усилий, даже когда видим эти последствия своими глазами. Я с благодарностью вспоминаю все, что было — в частности, потому, что мне довелось встре­титься со многими замечательными людьми, среди которых был и Виктор Юльевич Розенцвейг. Он работал не в Академии наук и не в Университете, а в сравнительно скромном МГПИИЯ. Именно эта позиция как бы в сторо­не от основных структур помещала его в центр движения. С естественным для юбилейной статьи преувеличением можно сказать, что он выполнял функцию, в некотором роде аналогичную функции главы государства, а именно функцию независимого арбитра и гаранта единства.

Март и август 1990 г.

Литература

[Андреев 1960]: Н. Д. Андреев. Совещание по математической лингвистике // Во­просы языкознания, 1960, № 1, с. 131–137.

[Ахманова и др. 1961]: О. С. Ахманова, И. А. Мельчук, Е. В. Падучева, Р. М. Фрум­кина. О точных методах исследования языка. М.: МГУ, 1961.

[Гутенмахер 1957]: Л. И. Гутенмахер. Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда // Вестник АН СССР, 1957, № 10, c. 88–95.

[Зиновьев 1959]: А. А. Зиновьев. О математической лингвистике // Вопросы фило­софии, 1959, № 9, c. 132–140.

[Иванов 1958]: В. В. Иванов. Лингвистические вопросы создания машинного языка для информационной машины // Материалы по машинному переводу. Сб. 1. Л.: Изд‑во ЛГУ, 1958, с. 10–39.

[Иванов 1958а]: В. В. Иванов. Комитет по прикладной лингвистике // Вопросы язы­кознания, 1958, № 3, с. 136–137.

[Иванов 1961]: В. В. Иванов. Памяти И. А. Соколянского // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 5. М.: МГПИИЯ, 1961, с. 90–92.

[Иванов 1988]: В. В. Иванов. Академик А. И. Берг и развитие работ по структурной лингвистике и семиотике в СССР // Путь в большую науку: академик Аксель Берг. М.: Наука, 1988, с. 164–186[25].

[Кулагина 1989]: О. С. Кулагина. Машинный перевод: современное состояние // Се­миотика и информатика. Сб. научных статей. Вып. 29. М.: ВИНИТИ, 1989, с. 5–33.

[Ломковская 1959]: М. В. Ломковская. I Всесоюзное совещание по математической лингвистике // Успехи математических наук, 1959, т. 14, вып. 6, с. 213–222.

[МП 1958]: Машинный перевод: Сборник статей по машинному переводу, М., 1958.

[НТСК 1958]: Научно-техническое совещание по кибернетике // Проблемы кибер­нетики / Под ред. А. А. Ляпунова. М.: Физматгиз, 1958, вып. 1, с. 266–268.

[Панов 1958] Д. Ю. Панов. Автоматический перевод. Изд. 2‑е. M.: Изд‑во АН СССР, 1958. [1‑е изд. — 1956 г.]

[ПВБ 1988]: Путь в большую науку: академик Аксель Берг. М.: Наука, 1988.

[Розенцвейг 1959]: В. Ю. Розенцвейг. Итоги работы теоретической секции // Ма­шинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 1. М., 1959, с. 27–30.

[Стеблин-Каменский 1958]: М. И. Стеблин-Каменский. Значение машинного пере­вода для языкознания // Материалы по машинному переводу. Сб. 1. Л.: Изд‑во ЛГУ, 1958, с. 3–9.

[Успенский 1958]: В. А. Успенский. Совещание по статистике речи // Вопросы язы­кознания, 1958, № 1, с. 170–173.

[Успенский 1959]: В. А. Успенский. К проблеме построения машинного языка для информационной машины // Проблемы кибернетики / Под ред. А. А. Ляпунова. Вып. 2. М.: Физматгиз, 1959, с. 39–50.

[Успенский 1959а]: В. А Успенский. Итоги работы секции алгоритмов машинного перевода // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 1(8). М., 1959, с. 31–62.

[Успенский 1960]: В. А. Успенский. Логико-математические проблемы создания ма­шинного языка для информационной машины // Сообщения лаборатории элект­ромоделирования. Вып. 1. М.: Ин‑т научной информации, 1960, с. 3–28.

[Macdonald 1954]: N. Macdonald. Language translation by machine — a report of the first successful trial // Computers and automation, 1954, v. 3, № 2, p.6–10.


[1] Имя М. В. Келдыша еще по меньшей мере один раз встречается в истории ма­шинного перевода. В 1960 или 1961 году Президент Академии наук академик А. Н. Несмеянов собрал в своем кабинете небольшое совещание с целью выяснить, что такое машинный перевод, нужен ли он, возможен ли он. Приглашены были и мы с В. Ю. Розенцвейгом. Келдыш, тогда вице-президент, сильно запаздывал. Несмеянов спросил: «А где же Мстислав Всеволодович?» В. Ю. Розенцвейг, для которого не могло быть других Всеволодовичей, кроме Вячеслава Всеволодовича Иванова, и имея его в виду, ответствовал: «Он в командировке». Помню, как Несмеянов с бес­покойством звонил в ОПМ, выехал ли Келдыш с Миусской площади. Наконец Кел­дыш приехал и, послушав происходящее, сказал несколько брезгливо: «Ну что ж, Александр Николаевич, я готов лично разобраться в этом деле и потратить на это полный свой день. Для этого мне надо как-нибудь не приехать на это ваше заседа­ние Президиума, все равно ведь там будет какая-нибудь чепуха». Мне неизвестно, чтобы Келдыш когда-либо тратил свой день на машинный перевод. В 1961 г. Не­смеянов был смещен, Келдыш стал Президентом и уже сам стал проводить заседа­ния Президиума АН СССР.

[2] Этот день я считаю началом «серебряного века».

[3] Некоторые подробности об этом семинаре см. в § 5 воспоминаний Вяч. Вс. Ивб­нова «Из прошлого семиотики, структурной лингвистики и поэтики», котрые публи­куются в настоящем разделе сборника.— Сост.

[4] О втором МГПИИЯ автору ничего не известно.

[5] В 60‑х годах выпускались «Предварительные публикации» сектора структурной и прикладной лингвистики Института языкознания АН СССР: так печатались Л. Н. Иорданская, И. А. Мельчук, Р. М. Фрумкина; однако в конце концов Институт язы­кознания отказался издавать эти выпуски.

[6] Этот замечательный доклад, открывший собою конференцию, был опубликован в кратком изложении [Стеблин-Каменский 1958].

[7] Читатель не должен путать его с ленинградским лингвистом Николаем Дмитрие­вичем Андреевым, каковой и имеется в виду при всех других упоминаниях фамилии Андреев в данном тексте.

[8] И семинар по математической лингвистике в МГУ, и Объединение по машинно­му переводу в МГПИИЯ собирали на свои заседания ограниченный контингент участников.

[9] Оно происходило в каком-то клубе или доме культуры на этой улице. Стран­ность названия этой улицы, видимо, в том, что в 1939 г., когда переименовывали Б. Знаменский переулок, никто не готов был взять на себя ответственность за выбор между формами ‘переулок Грицевца’ или ‘переулок Грицевеца’ (в ранг улицы этот переулок был возведен в 1951 г.). Это лишний раз показывает, сколь противоречит духу русского языка сам топоним ‘улица (переулок, площадь и пр.) такого-то’ (а не ‘такая-то улица (переулок, площадь)’). Интересно бы получить ответ, когда впервые появился этот безграмотный родительный падеж после слов улица, переулок, пло­щадь и т. д.

[10] Последующие председатели Научного совета по кибернетике — академики Б. Н. Петров, О. М. Белоцерковский, А. П. Ершов, Е. П. Велихов.

[11] Зинаиде Васильевне — 19 лет.

[12] Надо сказать, что Берг был страстным противником пьянства. Временами его охватывало подозрение, что сотрудники Академии наук выпивают в рабочее или предрабочее время. Рассказывали следующую историю, отчасти даже трогатель­ную. В те годы уличные будки, из которых кружками продавали пиво, еще состав­ляли заметную часть московского пейзажа, и с утра около них толпились любители. Один из таких пивных ларьков действовал в районе улицы Вавилова, где находился и находится ряд академических институтов, в том числе и Совет по кибернетике. Бергу, проезжавшему мимо этого ларька, померещились в его дующих на пену за­всегдатаях научные сотрудники. Он выскочил из машины и ураганом налетел на мирно пришедшую опохмелиться толпу. Он стал хватать за рукав одного, другого, требовательно задавая один и тот же вопрос: «Вы из какого института?» Можно предположить, что сочетание этого дикого, с точки зрения спрашиваемых, вопроса, длинного черного лимузина и черной же непривычной шинели с тремя звездами на погонах произвело на выпивох ошеломляющее впечатление, и они разбежались.

[13] Сохранились воспоминания и о других аспектах этого выступления А. И. Берга [Иванов, 1988, с. 180–181].

[14] Эта цитата — из моего посвященного В. Ю. Розенцвейгу стихотворения, напи­санного по свежим следам указанного заседания. Приведу его начало: «Когда, всклокочив рыжий волос, вскричит неистовый Мельчук, когда его взорвется голос как эпатирующий звук; когда, негодованья полн, десницу занесет Федот [Филин],— кто по грядам враждебных волн умело масло разольет? [...] Владеет кто, хотел бы знать я, искусством мудрой дипломатьи?» Ответ был очевиден: В. Ю. Розенцвейг.

Впрочем, следует признать, что Ф. Филин, как никто, умел создать у своего собе­седника или противника комфортную иллюзию успеха — на самом же деле переиг­рать этого умнейшего злодея было невозможно. Помнится, в начале семидесятых годов В. Ю. Розенцвейг и я посетили Филина в его директорском кабинете в Инсти­туте русского языка с целью организовать докторскую защиту Ю. Д. Апресяна, в то время сотрудника названного Института и уже выдвинувшегося на одно из первых мест в отечественной лингвистике. Филин был само радушие. Для пользы дела он предложил повысить компетентность ученого совета Института, добавив в этот со­вет на одно, посвященное защите, заседание авторитетных математиков и киберне­тиков. Мы ушли, почти окрыленные, недооценив театральных (и актерских, и ре­жиссерских) талантов Филина. Весною 1972 г. Апресян не прошел аттестацию на занимаемую им должность младшего (sic!) научного сотрудника и должен был из института уйти. Разумеется, во время нашей беседы Филин уже имел готовый план развития событий. Зловещая роль Федота Филина в истории советского языкозна­ния еще ждет своего летописца. В нем было что-то дьявольское. Он и умер, как по­добает злому колдуну, в день похорон Р. И. Аванесова, с которым он тайно, но упорно боролся,— весть о смерти Филина поступила на моих глазах к распорядите­лям похорон на Армянском кладбище Москвы. Филин умер, но дело его живет: со­всем недавно Ю. Д. Апресян, уже не только выдающийся лингвист (эту истину к делу не подошьешь) и даже не только доктор наук (что, хотя и менее значимо, но может быть подшито), но и состоящий в должности главного научного сотрудника (а это высшая научная должность в СССР) — то есть, казалось бы, persona grata — был отвергнут филологическими властями ВАКа в качестве предполагаемого члена специализированного совета, наделенного полномочиями присуждать ученую сте­пень доктора филологических наук по специальности теоретические основы ин­форматики. И даже вмешательство академиков от информатики не помогло. Со­общаю это для истории. Я не вижу в нашей стране человека, более компетентного в лингвистических аспектах информатики или же информатических аспектах линг­вистики, чем Ю. Д. Апресян.

[15] Сигналом этого конца было изгнание И. А. Мельчука из Института языкозна­ния в марте 1976 г. Какие бы то ни было ссылки на его работы сделались запрещен­ными — особенно после его эмиграции в Канаду в мае 1977 г. Запрет на упомина­ние имени Мельчука в печати делал невозможным использование его идей в науч­ных публикациях. Тем самым по существу было закрыто (или, по крайней мере, серьезно подорвано) перспективное научное направление, связанное с соотношени­ем языка и действительности. (Заметим, что именно это направление в 50–60-е годы обвинялось в позитивизме и других идеалистических измах — ср. положение в ге­нетике, где в идеализме обвинялись именно те, кто признавал ген как материальный носитель наследственности.)

[16] С 1964 г., согласно [ПВБ, с. 180]; однако на той же странице указано, что пред­седателем секции одно время была О. С. Кулагина, чего я не помню, а О. С. Кула­гина отрицает. Что я помню точно, так это то, что в 1980 г. В. Ю. Розенцвейга сме­нил А. П. Ершов, а В. Ю. сделался его заместителем.

[17] Так, некий влиятельный в те времена профессор Г. П. Сердюченко писал в сво­их замечаниях по поводу симпозиума по семиотике: «Хорошо известно и неоспори­мо, что общая теория языкознания может с успехом разрабатываться на основе марксистско-ленинской методологии. [...] Отечественные структуралисты в качест­ве „методологов науки“ называют в своих работах Р. Карнапа, К. Хемила, А. Папа и других представителей современных субъективно-идеалистических направлений неопозитивизма, неокантианства и подобных течений».

[18] Доклад Л. Ф. Ильичева обсуждался на расширенном заседании Президиума АН СССР 18 октября 1963 г.

[19] Опечатка. Надо «З».

[20] Тогда не получилось. С 1983 г., как известно, существует Институт проблем кибернетики АН СССР во главе с В. А. Мельниковым (а еще раньше, в 1962 г., был создан Институт кибернетики АН УССР во главе с В. М. Глушковым).

[21] При утверждении новой структуры Института языкознания в связи с выделени­ем из него Института русского языка.

[22] Место работы не указано; по-видимому, он работал в то время в Артиллерий­ской академии.

[23] Хотелось бы подчеркнуть, что речь шла именно о лингвистических отделениях, а не об отделениях структурной и математической лингвистики.

[24] По состоянию на 18.04.1964 Ломтев был заместителем декана.

[25] Перепечатывается в настоящем разделе сборника.— Сост.

© Gesellschaft zur Fцrderung slawistischer Studien, 1992. Опубликовано в: «Wiener Slawistischer Almanach», Sonderband 33, Festschrift fьr Viktor Jul’evich Rozencvejg zum 80. Geburstag. Wien, 1992, S. 119–162.