«Это» — это структурная, прикладная и математическая лингвистика в Советском Союзе, прежде всего — в Москве. Иногда «это» именуют просто структурной, просто прикладной или просто математической лингвистикой. Будучи осведомлены о сделанных в начале века подсчетах А. А. Маркова старшего, изучавшего вероятностные законы чередования букв в «Евгении Онегине», мы все же относим начало математической лингвистики к середине 50‑х годов.

Имеющее быть 28 ноября 1991 г. 80‑летие Виктора Юльевича Розенцвейга — прекрасный повод для воспоминаний о «серебряном двадцатилетии» (1956–1976) структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР.

Довольно быстро обнаружилось, что математическая лингвистика не столько область науки (да и что это за область, предмет которой состоит в применении методов одной науки к другой), сколько движение. По существу, это было одно из первых неформальных движений (модный теперь термин) в нашей стране. Скажем, «Объединение по машинному переводу» (о нем ниже) имело отчетливые черты многих современных неформальных организаций: например, наличие изданий при отсутствии членства.

Питательной средой этого движения служила довольно неожиданно наступившая оттепель, когда стало возможным говорить о формальной генетике с риском быть всего лишь уволенным, но не посаженным, а о кибернетике — даже и без риска увольнения. Хотя еще за год до того кибернетика была реакционной лженаукой, используемой американской военщиной в агрессивных целях (радоваться бы, что мощь американской военщины опирается на лженауку и тем самым становится лжемощью — но нет!); в учебниках практической фонетики того или иного языка все еще разоблачалась идеалистическая, субъективистская, бихейвиористская и позитивистская теория фонем зарубежных авторов. Но уже махровый мракобес американец Кбрнап постепенно превращался в идеалистического, конечно, но отчасти почтенного австрийского логика Карнбпа.

1. Начало «серебряного века» и НПММИвЯ

Существенным толчком к появлению математической лингвистики явилась задача машинного перевода.

7 января 1954 г. в нью-йоркском офисе фирмы IBM состоялась первая публичная демонстрация машинного перевода. Перевод осуществлялся на машине IBM‑701 и происходил с русского на английский. Сообщение об этом появилось во втором номере журнала “Computers and automation” за тот же год [Macdonald 1954]. A реферат об этом сообщении, подписанный Д. Ю. Пановым, появился в сентябрьской тетрадке Реферативного журнала «Математика» (1954, № 10, с. 75–76, реф. № 5293: «Перевод с одного языка на другой при помощи машины: Отчет о первом успешном испытании»). С появления этого реферата начинается отсчет истории машинного перевода в СССР. Д. Ю. Панов, бывший тогда директором ВИНИТИ (в то время ИНИ — Института научной информации), привлек к деятельности по машинному переводу И. К. Бельскую. К лету 1955 г. был закончен первый пробный вариант англо-русского алгоритма, и к концу 1955 г. получены первые опыты на машине. Через некоторое время после окончания в 1956 г. аспирантуры (кажется, в МГУ), И. К. Бельская поступила на работу в ИНИ, а затем возглавила группу в Институте точной механики и вычислительной техники (ИТМ) АН СССР. Основное внимание было сосредоточено на переводе с английского (и, в меньшей степени, с китайского и японского) на русский [МП 1958]. К сожалению, Д. Ю. Панов сразу взял курс на отказ от структурных методов [Панов 1958, с. 50], и направление Панова — Бельской, функционировавшее довольно изолированно, в отрыве от основных лингвистических коллективов, не привело к заметным успехам (несмотря на то, что программирование было обеспечено такими специалистами как Л. Н. Королев, ныне член-корр. АН СССР, Н. П. Трифонов, ныне заведующий одной из кафедр МГУ, и др.). Другое направление возникло по инициативе и под руководством А. А. Ляпунова. Через несколько дней после выхода 10‑й тетрадки Реферативного журнала М. Р. Шура-Бура и А. А. Ляпунов пригласили О. С. Кулагину (с октября 1954 г. — аспирантку Математического института АН СССР) и поручили ей заняться машинным переводом французских математических текстов. Сразу начинаются широкие контакты. Сперва М. В. Келдыш[1], тогда директор Отделения прикладной математики (ОПМ) Математического института, приглашает к себе для разговора А. А. Реформатского и П. С. Кузнецова. Затем А. А. Ляпунов в сопровождении трех своих учениц и сотрудниц — Т. Д. Вентцель, О. С. Кулагиной, Н. Н. Рикко — едет в Институт языкознания на беседу с большим числом языковедов (среди них — А. А. Реформатский, П. С. Кузнецов, О. С. Ахманова, В. Н. Сидоров). Примерно в это время к деятельности Ляпунова и Кулагиной подключается и И. А. Мельчук. В конце 1955 г. на работу в ОПМ поступает Т. Н. Молошная; сначала она помогала в работе над франко-русским алгоритмом, а затем приступила к самостоятельной работе над англо-русским алгоритмом.

Если понимать машинный перевод как цель не теоретическую, а практическую и массовую (а именно так, практически, и ставился вопрос в 50‑е годы), следует признать, что у нас в стране машинного перевода нет. Чтобы он был, надо одно из двух: или полностью перестроить самоё систему организации научных исследований в государстве и их внедрения (обеспечив, в частности, должный уровень компьютеризации), или создать для осуществления машинного перевода что-нибудь вроде Министерства среднего машиностроения с таким же подчинением не его государству, а государства ему, как это было при Сталине и Берии. Первое, к сожалению, не состоялось; хочется надеяться, что не состоится и второе. Так что цель была нереальна с самого начала (хотя в принципе она не так уж неосуществима: «В настоящее время в мире существует множество реализованных на ЭВМ переводчеcких систем» — [Кулагина 1989]).

Нереальные цели — как и в данном случае — могут быть, тем не менее, весьма полезны. Нереальная, в случае Колумба, цель достичь Индии привела к открытию Вест-Индии, оказавшейся на поверку Америкой. Еще более нереальная цель отыскания философского камня, образующая предмет для алхимии, привела к возникновению химии. Соотношение между алхимией и химией дает (по крайней мере, в применении к СССР) хорошую параллель в соотношении между машинным переводом и современной, основанной на строгих методах лингвистикой.

В случае лингвистики, однако, был и другой стимул помимо машинного перевода. Этот стимул состоял в иррациональной потребности отыскать в языке строгие законы, строгостью своею напоминающие математику. Обращаясь к химической аналогии, нарисуем такую, не претендующую на реальность, картину. Одни пытаются получить философский камень с целью превратить свинец в золото (разумеется, отнюдь не только с целью разбогатеть, само слово «философский» свидетельствует о бескорыстии поисков). Другие пытаются увидеть в строении и чередовании химических веществ отражение законов астрологии. Впрочем, и те, и другие, в полном согласии «сидят в дыму лабораторий над разложением веществ».

К числу «других» принадлежал и автор этих строк, познакомившийся (в сезон 1950/51 г., скорее всего — осенью) с Вячеславом Всеволодовичем Ивбновым, тогда пятикурсником и Кумой (в августе 1954 г. ему исполнилось 25 лет), а ныне народным депутатом СССР, директором Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, председателем секции переводчиков Московской писательской организации, заведующим кафедрой истории мировой культуры Московского университета. Желание одного применить методы чужой науки к своей и желание другого применить методы своей науки к чужой объединили нас. О машинном переводе мы тогда не думали.

Когда мы решили открыть семинар по математической лингвистике, точно не помню. Надо бы спросить у В. В. Иванова, который помнит все. Сейчас мне кажется, что это было на концерте в Музее изобразительных искусств; концерт давал Баршай. В практическую плоскость решение стало воплощаться весной 1956 г. Семинар было решено открыть на филологическом факультете Московского университета. Мы оба были ассистентами этого университета: он — филологического, я — механико-математического факультета. Нам не по чину было тогда открывать первый в стране семинар на такую «скользкую» (тогда) тему, да еще на филологическом факультете, считавшемся «идеологическим». Необходимо было привлечь к руководству семинаром лицо, рукоположенное в профессорское звание. Да и название «математическая лингвистика» казалось слишком опасным. Оно могло подействовать как красная тряпка на столпов университетского языкознания, занятых выяснением того, следует ли говорить о языке как о системе или же как о структуре. Даже вышедшая в 1961 г. книга О. С. Ахмановой и др. [Ахманова 1961] имела на титуле подзаголовок «(о так называемой „математической лингвистике“)». Было выбрано скромное название, к которому было бы трудно придраться: «Некоторые применения математических методов исследования в языкознании», сокращенно НПММИвЯ. Что касается профессора филологического факультета, то наилучшим образом подходила кандидатура Петра Саввича Кузнецова, интересного человека и интересного лингвиста, с молодости не чуждого математике и даже слушавшего математические курсы, друга А. Н. Колмогорова. Мы обратились к нему, и он сразу согласился. Мне приятно вспомнить о всех своих контактах с Петром Саввичем, включая совместное оппонирование (Т. Н. Молошной, Т. М. Николаевой, А. А. Зализняку) и его шестидесятилетний юбилей в Коммунистической аудитории Московского университета, где я приветствовал его от имени Лаборатории электромоделирования АН СССР (а академик В. В. Виноградов произнес следующие бессмертные слова: «П. С. Кузнецов является одним из выдающихся наших лингвистов, что видно хотя бы из того, что на протяжении последних пятнадцати лет мы регулярно встречаем его имя в списках кандидатов в члены-корреспонденты»). А потом я нес его гроб на Ваганьковском кладбище.

Ранним летом 1956 г., 13 июня, руководители семинара собрались для обсуждения программы. Перед совещанием всех трех мы с В. В. Ивановым встретились в Александровском саду. У меня сохранился вырванный из блокнота лист, на котором рукою Комы написано:

«1. Статистика. 2. Машинный перевод. 3. Математизация языка.

Специфичность. Математическое определение грамматических категорий.

4. Математическая логика и теория информации

Первое занятие семинара состоялось 24 сентября 1956 г.[2]. Оно было целиком посвящено выступлениям руководителей семинара. Не помню, о чем говорили П. С. Кузнецов и В. В. Иванов, я делал обзор “Papers” по математической лингвистике Гарвардского университета (точного библиографического описания у меня не сохранилось; помнится, это был довольно увесистый том, но изданный каким-то «домашним» способом вроде ксерокопий с машинописи). Кроме того, участникам были предложены домашние задания на сюжеты, восходящие к А. Н. Колмогорову: найти строгие определения понятиям ямб и падеж.

К сожалению, на занятиях семинара не велось никакой регистрации участников[3]. Их посещали не только ‘математические лингвисты’, но, скажем, такие лица, как известный ныне физик М. К. Поливанов и известная ныне переводчица Н. Л. Трауберг. Со второго заседания семинар стали регулярно посещать В. Ю. Розенцвейг и И. И. Ревзин, тогда работавшие на кафедре перевода Первого[4] Московского Государственного педагогического института иностранных языков (МГПИИЯ, тогда еще не носившего имя Мориса Тореза) — первый заведующим, а второй старшим преподавателем этой кафедры. Тогда я и познакомился с ними. Впоследствии знакомство переросло в дружбу.

На втором и третьем занятиях семинара 8 и 15 октября 1956 г. И. А. Мельчук излагал работы Якобсона и его школы по фонематическому анализу языка на основе спектрограмм. Помнится, меня поразило тогда, что исследование, не только считавшееся в то время вершиной лингвистической мысли, но и претендующее на статус логического описания (ср. само название “Towards the logical description of...”), на мой взгляд, этим статусом не обладало, в чем я пытался (впрочем, довольно безуспешно) убедить присутствующих и прежде всего докладчика. Впоследствии заседания семинара происходили еженедельно, с перерывом на январь, до 20 мая 1957 г. включительно. С докладами выступали В. А. Успенский (22.X и 5.XI.1956; 18.II, 25.II, 4.III, 25.III и 1.IV.1957), О. С. Кулагина и Т. Н. Молошная (29.X и 12.XI.1956), Р. Л. Добрушин (19.XI, 26.XI и 3.XII.1956), С. К. Шаумян (10.XII и 17.XII.1956), П. С. Кузнецов (11.II и 15.IV.1957), В. В. Иванов (8.IV, 22.IV, 29.IV и 20.V.1957), И. И. Ревзин (6.V и 13.V.1957). Осенью 1957 г. состоялось пять занятий; с № 26 по № 30, на них выступали В. В. Иванов (16.IX, 23.IX, 14.X, 21.X), В. А. Успенский (7.X), В. А. Пурто (7.X); занятие № 31 состоялось 9.VI.1958. В 1957–58 учебном году происходил также мой факультативный курс математики для филологов (по крайней мере один студент-филолог пожелал получить по этому курсу зачет: мой брат Борис Успенский); этот курс продолжался вплоть до весны 1960 г., а с осени 1960 г. обучение математике сделалось обязательным для части студентов филологического факультета МГУ. Но об этом потом. Последнюю информацию о семинаре мы находим на с. 161 пятого выпуска журнала «Вопросы языкознания» за 1958 г. Там сообщалось, что 9 июня 1958 г. состоялось очередное заседание семинара НПММИвЯ, преобразованного в межфакультетский семинар по математической и прикладной лингвистике. Был заслушан доклад В. В. Иванова, сообщение И. И. Ревзина и обсужден план работы на следующий год. Не думаю, чтобы семинар собирался после этой даты.

Полностью программа семинара в 1956–57 учебном году опубликована в «Бюллетене объединения по проблемам машинного перевода», № 5, 1957, с. 3–4. Этот бюллетень, издававшийся упоминавшимся уже Первым МГПИИЯ, вообще служит важным источником для воссоздания истории прикладной лингвистики в СССР.

2. Объединение по машинному переводу и его Бюллетень

Первые семь номеров Бюллетеня Объединения по машинному переводу с тиражом, возросшим от 150 экземпляров у № 1 до 350 у № 7 были изданы в 1957–1958 гг. стеклографическим способом; они давно стали библиографической редкостью, и потому их оглавления воспроизведены в № 8 (с. 73–77). Номера 8, 9 и 10 вышли в 1959 г. улучшенным ротапринтным способом и тиражом уже в 800 экземпляров; в них появляется новое, параллельное название «Машинный перевод и прикладная лингвистика», а также отвечающая этому названию новая, параллельная нумерация выпусков: 1, 2, 3. Далее остается только это новое название и эта новая нумерация, так что в 1960 г. выходит просто сборник «Машинный перевод и прикладная лингвистика», выпуск 4. Последний, 20 выпуск вышел в 1980 году.

Основателем, душой и бессменным ответственным редактором этого издания был Виктор Юльевич Розенцвейг (в явном виде имя ответственного редактора стало указываться начиная с № 5 Бюллетеня). Ему же принадлежит нетривиальная идея создания самого Объединения по машинному переводу, от имени которого и выпускался Бюллетень. Замечательность идеи состояла в том, что статус и границы Объединения были умышленно задуманы совершенно аморфными. Никакого документа, конституирующего это Объединение, никогда не было. Термин «объединение» был выбран чрезвычайно удачно — не «институт», не «лаборатория», не «общество», а неизвестно кого (или что) объединяющее объединение. Было совершенно неясно — и в этом была сила замысла — из кого или чего состоит это Объединение и, вообще, состоит ли оно из чего-нибудь. Это не мешало Объединению собираться на заседания... — нет, не так, а вот как: это не мешало проводить важные заседания, называемые (чтобы не придрались!) заседаниями Объединения по машинному переводу. Они происходили в МГПИИЯ, дававшем Объединению «крышу» и полиграфическую базу. На этих заседаниях не только ставились научные доклады, но и обсуждались научно-организационные вопросы, включая вопросы о присуждении ученых степеней (как вспоминает В. Ю. Розенцвейг, Объединение принимало, например, решения о рекомендации к защите докторских диссертаций А. А. Реформатского и С. К. Шаумяна). Первое заседание (24 декабря 1956 г.) открылось вступительным словом руководителя Объединения В. Ю. Розенцвейга («Бюллетень» № 1, с. 1–3); он же, как правило, председательствовал и на последующих заседаниях. Активным и постоянным участником этих заседаний был и И. И. Ревзин. Плодом совместной деятельности В. Ю. Розенцвейга и И. И. Ревзина на кафедре перевода I МГПИИЯ явилось их учебное пособие «Основы общего и машинного перевода» (М.: Высшая школа, 1964).

Отчеты о заседаниях Объединения помещались в Бюллетене. Поучительно проследить, как с ходом времени убывала полнота и точность этих отчетов. Бюллетень № 1 имеет подзаголовок: «стенограмма заседания объединения от 24 декабря 1956 г.». Стенограмма включает вступительное слово председательствующего, доклад И. И. Ревзина «Некоторые вопросы формализации синтаксиса» и прения. Подчеркнем, что опубликованный текст доклада представляет собою именно стенограмму — нередко он прерывается возгласами с места, тщательно застенографированными. Застенографированы и выступления в прениях. Стенограмма следующего заседания составляет Бюллетень № 2. Здесь помещен доклад Т. Н. Молошной «Сообщение о составлении грамматических правил для машинного перевода с английского языка» (стенограмма по-прежнему прерывается вопросами с места) и стенограмма прений — но уже не приводится ни вступительных слов председательствующего, ни даже даты заседания. Бюллетень № 3 включает стенограмму состоявшегося 21 февраля 1957 г. доклада О. С. Кулагиной «Об одном способе определения лингвистических понятий», стенограмма все еще прерывается вопросами, зафиксированы и прения. Бюллетень № 4 посвящен заседанию от 18 апреля 1957 г. Здесь два доклада: И. А. Мельчук «О машинном переводе с венгерского языка на русский» и Г. В. Колшанский «К вопросу о возможностях машинного перевода». Начиная с этого номера в записях докладов исчезают сведения о каких-либо высказываниях публики в течение самих докладов. Бюллетень № 5 содержит информацию о семинаре НПММИвЯ — программу и изложение ряда докладов, a Бюллетень № 6 — последний из бюллетеней, содержащий протоколы заседаний Объединения (в данном случае, от 25 сентября 1957 г. с докладом В. В. Иванова о Международном лингвистическом конгрессе в Осло и сообщением И. И. Ревзина о тематике работы Объединения). В дальнейшем мы встречаем лишь сравнительно скупую информацию о заседаниях Объединения в разделе «Хроника» Бюллетеня (№ 9, с. 76; № 10, с. 94–98), причем опубликованное здесь сообщение относится к заседанию от 15 июня 1959 г. Из этой хроники мы узнаем, что в 1959 г. на заседаниях Объединения (а также на занятиях образованного при нем практикума по записи алгоритмов машинного перевода) выступали К. И. Бабицкий, Л. И. Богораз, В. М. Золотарев, В. В. Иванов, О. С. Кулагина, Ю. С. Мартемьянов, И. А. Мельчук, Т. Н. Молошная, Т. М. Николаева, Е. В. Падучева, И. И. Ревзин, Б. А. Успенский, А. Л. Шумилина. Мне неизвестны дальнейшие публикации о деятельности Объединения; а когда слово «Бюллетень» окончательно исчезло из названия, такие публикации, по-видимому, полностью прекратились.

А где сейчас еще, кроме как на желтеющих страницах первых Бюллетеней, прочитаешь стенографические записи выступлений в прениях, скажем, А. Б. Долгопольского, В. В. Иванова, И. И. Ревзина?

Вот еще пример неутомимой просветительской деятельности В. Ю. Розенцвейга в стенах МГПИИЯ. В сентябре 1958 г. в Москве проходил IV Международный славистический конгресс. В. Ю. Розенцвейг организовал на кафедре перевода МГПИИЯ встречу участников конгресса, интересующихся теорией перевода. Он произнес вступительное слово и дирижировал встречей. На встрече выступил Роман Якобсон, который сказал: «Сегодня я присутствовал на одном из самых интересных заседаний Славистического конгресса — на заседании по машинному переводу. Была высказана мысль (проф. Финкель), что одноязычие первично, а перевод вторичен. Для меня же понятия лингвистики и теории перевода сливаются. Необходимые факторы языкового процесса таковы: адресант, адресат, сообщение, общий код и общий контекст, или общая ситуация. Все факты языка можно соотнести с этими факторами. Установка на контекст дает познание, установка на адресанта — эмоцию, на адресат — императив, на сообщение — поэзию. Наконец, установка на код приводит к „языку о языке“, этим занимаются логики. Логики различают объектный язык и метаязык. Но логики ошибаются, думая, что метаязык — это специальный инструмент логики, лингвистики, вообще науки. На самом деле метаязык есть существенная часть языка в целом. Более того, без метаязыка, без метаязыковых операций язык не может быть усвоен ребенком. Афазия в ряде случаев — это именно утрата метаязыковых операций. Пример метаязыковой операции — переспрос, при котором идет проверка кода». Якобсон говорил долго и интересно. Он цитировал Екатерину II («Свобода — право то делать, что законы дозволяют»). Он говорил о теории значений («Раньше считалось, что лингвист не должен заниматься значениями. Студенты-лингвисты на вопрос „что такое яблоко“ обязаны были дать фонетический и грамматический анализ слова, но на вопрос о значении обязаны были отвечать: этим занимаются ботаники»). Он приводил определение значения по Пёрсу («Значение — это перевод одного знака в другой. Я не хочу говорить, что это так. Я не хочу прослыть семинаристом. Но для лингвиста это достаточно»). Выступление Якобсона проходило не только в форме монолога, но и в форме диалога с аудиторией. В этом диалоге приняли участие М. К. Поливанов и Н. Д. Андреев; после Якобсона с сообщениями выступили И. А. Мельчук и В. К. Финн. Встреча эта стоит в ряду замечательных мероприятий, устраивавшихся В. Ю. Розенцвейгом в МГПИИЯ.

3. Проблемная группа
по экспериментальной и прикладной лингвистике

Объединение по машинному переводу было не единственным поручиком Киже, изобретенным В. Ю. Розенцвейгом. Другим таким поручиком была так называемая «Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике». Создание этой группы, объединившей сотрудников различных московских учреждений и функционировавшей на общественных началах, было рекомендовано постановлением Бюро ОЛЯ (т. е. Отделения литературы и языка) АН СССР от 29 апреля 1969 г. (§ 25) по докладу И. А. Мельчука «О развитии экспериментальной и прикладной лингвистики». Со ссылкой на эту рекомендацию группа и была создана приказом по Институту русского языка № 49 от 5 июня 1969 г. В состав группы были включены старшие научные сотрудники И. А. Мельчук (Институт языкознания АН СССР) и О. С. Кулагина (Институт прикладной математики АН СССР), доценты I МГПИИЯ В. Ю. Розенцвейг и Ю. С. Мартемьянов, младшие научные сотрудники Н. Г. Арсентьева (Институт прикладной математики АН СССР), Ю. Д. Апресян, В. З. Санников и Б. В. Сухотин (Институт русского языка АН СССР). Руководителем группы был назначен В. Ю. Розенцвейг, ученым секретарем — В. З. Санников. Эта группа никогда не существовала как организм (например, никогда не собиралась, не имела помещения и оборудования). Однако это абстрактное, трансцендентное существование проблемной группы было более чем плодотворным. Во-первых, она проводила школы по конкретной тематике, связанной прежде всего с формированием толково-комбинаторного словаря и с морфологией русского глагола (в Мозжинке под Москвой в феврале 1969 г. и в Дилижане в марте 1970 и в апреле 1971 гг.). Во-вторых, под флагом этой группы (и, следовательно, с грифом Института русского языка) выходила блестящая, сделавшая бы честь любому научному центру серия «Предварительные публикации»[5]. Каждое издание этой серии представляло собою небольшую брошюру, печатавшуюся ротапринтно в типографии МГПИИЯ тиражом, возросшим от 100 до 190 экземпляров. На февраль 1990 г. вышло 182 таких брошюры. Назовем некоторые из них:

Вып. 1, 1970 г. А. В. Гладкий, И. А. Мельчук. Грамматики деревьев. I.

Вып. 2, 1970 г. Ю. Д. Апресян, А. К. Жолковский, И. А. Мельчук. Восемь словарных статей толково-комбинаторного словаря русского языка. (Дальнейшие словарные статьи тех же авторов помещены в выпусках 4, 29, 42, 62.)

Вып. 3, 1970 г. А. К. Жолковский. О глубинном и поверхностном синтаксисе.

Вып. б/н, 1970 г. Р. М. Фрумкина и др. Проблемы вероятностной организации речевого поведения в норме и патологии.

Вып. 7, 1970 г. Л. Н. Иорданская, Л. П. Крысин. Материалы к толково-комбинаторному словарю русского языка.

Вып. 10, 1970 г. Т. Д. Корельская, Е. В. Падучева. О формальном аппарате синтаксических преобразований.

Вып. 21, 1971 г. О. С. Кулагина, И. А. Мельчук, К. О. Эрастов. Об одной возможной системе машинного перевода.

Вып. 22, 1971 г., и вып. 33, 1972 г. А. К. Жолковский, Ю. К. Щеглов. К описанию смысла связного текста.

Вып. 30, 1972 г. И. А. Мельчук. I. Уровни представления высказываний и общее строение модели «Смысл Текст»; II. Словообразование и конверсия.

Вып. 50, 1974 г. В. Ю. Розенцвейг. Опыт лингвистического описания лексико-семантических ошибок в речи на неродном языке.

Вып. 52, 1974 г. Т. В. Гамкрелидзе. Соотношение смычных и фрикативных в фонологической системе.

Вып. 53, 54, 1974 г.; вып. 82, 83 и 84, 1976 г. В. З. Санников. Алфавитный, частотный и обратный словари восточнославянских юридических текстов XI–XVI вв.

Вып. 55, 1974 г. I. Е. В. Падучева. ТОЖЕ и ТАКЖЕ: взаимоотношение актуального членения и ассоциативных связей; II. И. А. Мельчук, Е. Н. Саввина. О формальной модели алюторского языка.

Вып. 60, 1974 г. Ю. М. Лотман. Динамическая модель семиотической системы.

Вып. 64, 65, 66, 1975 г. И. А. Мельчук, Н. В. Перцов. Модель английского поверхностного синтаксиса.

Вып. 67, 1975 г. И. А. Мельчук. Исследования по автоматическому переводу в 1970–1974 гг.

Вып. 94, 95, 96, 1976 г. С. И. Гиндин. Структура стихотворной речи. Систематический указатель литературы по общему и русскому стиховедению, изданной в СССР с 1958 по 1973 гг. [Продолжение, относящееся к литературе за 1974–1980 гг., и дополнения — в выпусках 146, 147, 148 за 1982 г.]

Вып. 115, 1978 г. I. А. Е. Кибрик, С. В. Кодзасов, С. А. Старостин. О просодической структуре слова в дагестанских языках. II. И. А. Муравьева. Корякская гармония гласных в сравнении с чукотской.

Вып. 126–130, 1979 г.; вып. 140–141, 1981 г. А. Е. Кибрик. Материалы к типологии эргативности.

Вып. 143, 1982 г. Р. М. Фрумкина и др. Экспериментальное изучение семантических отношений в группе слов цветообразования.

Вып. 149, 1982 г. В. А. Плунгян. I. Коммуникативная информация и порядок слов. II. Пресуппозиции в словообразовании прилагательных.

Вып. 156, 1983 г. И. Ш. Козинский. О категории «подлежащее» в русском языке.

Вып. 182, 1988 г. Памяти Алексея Михайловича Сухотина.

Начиная с самого первого выпуска, организатором и бессменным ответственным редактором всех этих предварительных публикаций был В. Ю. Розенцвейг (ответственный редактор стал указываться только начиная с 80‑го выпуска).

4. МГПИИЯ: Лаборатория и Конференция

Уместно отметить, что «эффект Киже» в известном смысле был присущ и самой Лаборатории машинного перевода МГПИИЯ, руководимой В. Ю. Розенцвейгом и явившейся одним из «центров кристаллизации» работы по структурной и математической лингвистике в СССР. В частности, именно эта Лаборатория обеспечивала издание как сборников «Машинный перевод и прикладная лингвистика» (по-видимому, с выпуска 3), так и упомянутых «Предварительных публикаций» Проблемной группы. Однако в период расцвета этой Лаборатории тщетно было бы искать в ней не только технические устройства, но и каких-либо сотрудников помимо четырех лиц в должности инженеров. Этими инженерами (обслуживавшими несуществующую технику) были: А. К. Жолковский, Н. Н. Леонтьева, Ю. К. Щеглов, Ю. С. Мартемьянов. Читатель оценит юмор судьбы, назначившей этих филологов инженерами. Еще работало до 20 сотрудников по хоздоговорам. Сам руководитель Лаборатории В. Ю. Розенцвейг не занимал в ней никакой ставки.

Первое упоминание о Лаборатории машинного перевода я обнаружил на с. 99 третьего выпуска «Машинного перевода и прикладной лингвистики» (1959 г.).

С 15 по 21 мая 1958 г. в I МГПИИЯ состоялась первая Всесоюзная конференция по машинному переводу. Я сейчас не помню, кто формально возглавлял Оргкомитет конференции, но по существу им руководил В. Ю. Розенцвейг. Его правой рукой был ответственный секретарь Оргкомитета Г. В. Чернов. Конференция была превосходно организована, регламент соблюдался с точностью до минуты. Четкость организации сочеталась с богатством содержания: среди 61 доклада, сделанного на конференции, мы находим такие:

М. И. Стеблин-Каменский. Значение машинного перевода для языкознания[6].

А. А. Ляпунов, О. С. Кулагина. О работах по машинному переводу Математического института АН СССР.

И. К. Бельская. Относительно некоторых общих проблем машинного перевода.

Р. Л. Добрушин. Значение математических методов в лингвистике.

Е. А. Бокарев. Язык-посредник и искусственные международные языки.

И. А. Мельчук. Модель языка-посредника для машинного перевода.

И. И. Ревзин. «Активная» и «пассивная» грамматика Л. В. Щербы и проблемы машинного перевода.

В. Н. Топоров. О некоторых аналогиях проблемам и методам современного теоретического языкознания в трудах древнеиндийских грамматиков.

О. С. Виноградова, А. Р. Лурия. Объективное исследование смысловых связей.

И. А. Соколянский. Обучение слепоглухонемых языку.

В. В. Шеворошкин. Древние тексты и проблемы машинного перевода.

А. А. Зиновьев. Общая теория определения и возможности ее приложения к теории устройств, осуществляющих перевод.

В. В. Иванов. Теорема Гёделя и лингвистические парадоксы.

Полностью программа конференции опубликована в сборнике «Машинный перевод и прикладная лингвистика», вып. 1, 1959 г. (он же «Бюллетень Объединения по машинному переводу № 8»). Как вспоминает В. Ю. Розенцвейг, опубликованный сборник тезисов конференции попал в США и произвел там большое впечатление. (Вообще, знакомство зарубежных ученых с советской теоретической лингвистикой в значительной степени происходило через коллективы, занимавшиеся структурной проблематикой; именно эти коллективы первыми вышли на международную арену.)

Работа конференции велась на пленарных заседаниях, а также на двух секциях: теоретической и алгоритмов машинного перевода. Итоги работы секций были подведены на заключительном заседании конференции В. Ю. Розенцвейгом [Розенцвейг 1959] и В. А. Успенским [Успенский 1959а].

Из рекомендаций, принятых на заключительном заседании конференции:

«6. Конференция одобряет инициативу филологического факультета Московского государственного университета, организовавшего в 1956–1957 гг. первый в СССР семинар по математической лингвистике и введшего в 1957–1958 гг. факультативный курс математики для студентов-филологов.

7. Конференция приветствует создание экспериментальной лаборатории по машинному переводу при Ленинградском государственном университете и считает целесообразным открытие подобной лаборатории при I МГПИИЯ.

11. Конференция поддерживает ходатайство ректора Ленинградского государственного университета об открытии на филологическом факультете ЛГУ специальности „математическая лингвистика“.

Конференция поддерживает ходатайство Горьковского государственного университета об открытии на филологическом факультете ГГУ специализации по машинному переводу.

Конференция призывает Московский государственный университет последовать примеру ЛГУ в деле создания специальности „математическая лингвистика“.

13. Конференция полагает, что необходимо значительно расширить сектор прикладного языкознания Института языкознания АН СССР с тем, чтобы обеспечить все разделы его работы».

Как ни удивительно, многие рекомендации оказались выполнены. Хорошо это или плохо — сейчас мне трудно судить; тогда казалось, что хорошо. Но вот одно следствие конференции, которое кажется мне безусловно положительным и сейчас: слепоглухонемой девочке Юле Виноградовой была предоставлена отдельная комната. Этот сюжет требует некоторых комментариев. Среди докладов Конференции был упомянут доклад И. А. Соколянского, основоположника тифлосурдопедагогики в нашей стране, руководившего до войны созданной им клиникой для слепоглухонемых в Харькове (клиника была уничтожена войной). Его участие в конференции по машинному переводу было следствием его контактов с представителями структурной и математической лингвистики. Последним не без основания казалось, что развитие языковых возможностей слепоглухонемых, помимо очевидного гуманистического аспекта, представляет научный интерес как с точки зрения структурной, так и прикладной лингвистики: некоторые методы И. А. Соколянского находят аналоги в трансформационной грамматике и в практике работы с машинными языками (см. Иванов 1961). Говоря грубо, при обучении языку машины, возможно, можно заимствовать нечто от обучения языку слепоглухонемых. В те годы И. А. Соколянский, уже доведший свою предыдущую воспитанницу О. Скороходову до кандидатской диссертации, занимался с Ю. Виноградовой, которой тогда было, помнится, лет 14–15. Юля Виноградова постоянно находилась в одной из рабочих комнат Института дефектологии АПН РСФСР. Днем она сидела там вместе с приходящими на службу в эту комнату сотрудниками, а ночью она спала на стоявшем в этой комнате диване. Утверждалось, что она может определить количество людей в комнате. В шкафах стояли вылепленные ею кисти рук, сложенные в знаки азбуки для глухонемых. Основное время Юля проводила за пишущей машинкой для незрячих, на которой писала — простыми предложениями — воспоминания о своей «прежней» жизни — о том, как она в детстве жила в деревне. Казалось естественным желать, чтобы она имела свою комнату, отличную от той, которую в рабочее время занимают служащие Института дефектологии, пусть даже доброжелательно к ней относящиеся. Или, если угодно, казалось естественным желать, чтобы проф. Соколянский имел для своей работы кабинет, отличный от той комнаты, в которой живет Юля Виноградова. Естественно также, что вопрос не находил своего разрешения. В протокол заключительного заседания конференции была внесена поэтому фраза «...просить Академию педагогических наук СССР улучшить условия, в которых работает профессор Соколянский Иван Афанасьевич, и рассмотреть вопрос о восстановлении клиники для слепоглухонемых» (см. «Машинный перевод и прикладная лингвистика», вып. 1, 1959, с. 12). Эта выписка была послана в Академию педнаук. Никто не пророк в своем отечестве, но чужих пророков уважают. Мне говорили, что бумага подействовала, и Юля получила для проживания отдельную комнату в Институте (как представляющая интерес для науки) и тем самым профессор Соколянский с сотрудниками — кабинет для работы (и тоже не потому, что в этом нуждался, а потому, что за него вступилась «высокая наука»). Загорский интернат для слепоглухонемых был создан уже после смерти И. А. Соколянского, в 1964 г.

По итогам конференции 28 ноября 1958 г. был издан приказ № 1228 Министра высшего образования СССР (тогда — В. П. Елютин) «О развитии научных исследований в области машинного перевода». В нем, в частности, ректорам всех университетов предписывалось «оказывать всемерную помощь преподавателям и сотрудникам, ведущим научные исследования по вопросам машинного перевода и математической лингвистики, стремясь к объединению в этой работе преподавателей разных кафедр, факультетов и лабораторий», а ректорам университетов Московского, Ленинградского, Горьковского, Саратовского, Казанского и Томского — «ввести факультативные курсы для студентов математических и филологических специальностей по машинному переводу и математической лингвистике». Независимо от реальности осуществления, сами эти формулировки выглядели в те годы весьма смелыми, почти революционными. В Институте иностранных языков (МГПИИЯ) предписывалось организовать при кафедре перевода лабораторию машинного перевода, а также выделить в 1958–59 учебном году на III курсе переводческого факультета группу студентов до 10 человек для подготовки в порядке опыта лингвистов по машинному переводу. Такая группа была организована. Р. Л. Добрушин, В. В. Иванов, И. И. Ревзин, В. Ю. Розенцвейг и В. А. Успенский собрались и составили для нее учебный план.

5. Ленинградские совещания и Черновицкая конференция

А в апреле 1959 г., с 15 по 21, в Ленинграде состоялось I Всесоюзное совещание по математической лингвистике, созванное Ленинградским университетом и комитетом прикладной лингвистики (о том, что это такое, будет сказано ниже). Главным организатором Совещания был Н. Д. Андреев. Информация о Совещании была опубликована в журналах «Успехи математических наук» [Ломковская 1959], «Вопросы языкознания» [Андреев 1960], «Вопросы философии» [Зиновьев 1959]. Если в конференции по машинному переводу участвовало 340 человек, то возросший за год интерес увеличил число участников Совещания до 486 (все цифры — по официальным отчетам). В Совещании приняли участие ряд видных математиков, в частности, С. Л. Соболев, Л. В. Канторович (впоследствии — Нобелевский лауреат) и А. А. Марков (последние двое выступали в прениях). В. Ю. Розенцвейг выступил в день открытия Совещания с программным докладом «Общая лингвистическая теория перевода и математическая лингвистика». Вспоминается такая деталь: математики, для лучшего уяснения сути, решили собраться в один из дней Совещания отдельно, с тем чтобы заслушать сообщения друг друга. Замысел этой отдельной встречи состоял в возможности говорить на профессиональном языке. Самым замечательным был регламент встречи: пять минут на выступление. Здесь замысел состоял в том, что если докладчику есть что сказать, это может быть изложено за пять минут. Регламент соблюдался чрезвычайно жестко, и все участвующие во встрече признали ее весьма полезной.

Вообще надо сказать, что для математической и прикладной лингвистики в нашей стране роль научных конференций была очень большой, большей, чем стандартная роль подобных мероприятий — так всегда, по очевидным причинам, бывает в случае становящегося научного направления. Из таких конференций запомнилась, и не только мне, Межвузовская конференция по вопросам прикладной лингвистики, состоявшаяся с 22 по 28 сентября 1960 г. в Черновцах под эгидой Черновицкого университета. Приведем, для примера, несколько докладов на этой конференции.

В. В. Иванов. О построении информационного языка для текстов по дескриптивной лингвистике.

Секция структурной и математической лингвистики:

О. С. Широков. Применение лексико-статистического метода при установлении языкового родства.

И. А. Мельчук. О терминах «устойчивость» и «идиоматичность».

Т. М. Николаева. Типологическое сопоставление русского устного и письменного языков.

Р. М. Фрумкина. Статистические закономерности в языке и речи.

В. Ю. Розенцвейг. Машинный перевод и некоторые вопросы преподавания иностранных языков.

А. А. Зализняк. Опыт обучения англо-русскому переводу с помощью алгоритма.

В. А. Успенский. О преподавании математики студентам-языковедам.

К. И. Бабицкий и др. Установление соответствий между языками для машинного перевода.

Е. В. Падучева. Правила порождения сложных предложений в стандартизованном русском языке.

Из околонаучных событий, имевших место во время конференции, запомнилась экскурсия в город Хотин, прославленный не только одою Державина, но и тем, что в нем родился В. Ю. Розенцвейг («Давайте выпьем все до дна за уроженца Хотина» — В. В. Иванов). Для экскурсии был нанят небольшой самолет; его вместимость и ограничила число экскурсантов, коих, впрочем, оказалось, как вспоминает В. Ю. Розенцвейг, больше, чем мест в самолете, так что пришлось внести стул. Наиболее яркое впечатление экскурсии — прилет того же самолета в Хотин за экскурсантами во второй половине того же дня, в условленный час, с посадкой в чистом поле (а именно, в кукурузном поле, исполнявшем должность аэродрома). Помнится, экскурсия в Хотин состоялась как раз в день двадцатипятилетия Е. В. Падучевой.

И московская Конференция по машинному переводу 1958 г., и ленинградское Совещание по математической лингвистике 1959 г., и черновицкая Конференция по прикладной лингвистике 1960 г. были довольно многолюдны. Более скромным было Совещание по статистике речи, организованное с 1 по 4 октября 1957 г. в Ленинграде Секцией по исследованию речи Комиссии по акустике АН СССР и Ленинградским университетом. Зато оно происходило раньше указанных собраний, и это безусловно повышает его вес: для новых, революционных направлений всегда велика роль самых первых мероприятий. Из докладов на этом совещании запомнились доклад Л. А. Чистович «Применение статистических методов к определению фонетической принадлежности индивидуального гласного звука» (автор предложила отказаться от поисков категорического ответа на вопрос о фонетической принадлежности звука и искать этот ответ с той или иной вероятностью); доклад И. А. Мельчука «Применение статистики к вопросу о категории рода во французском и испанском языках» (в докладе было убедительно показано, что категорию рода во французском языке следует, наперекор традиции, признать формально выраженной окончанием существительного: действительно, соответствующие правила охватывают примерно 94% существительных для французского языка — ср. с 98% для испанского, где эта выраженность признается традицией); доклад И. И. Ревзина «Соотношение структурных и статистических методов в языкознании» (было отмечено, что не только статистика позволяет лучше разобраться в структуре языка, но и подсчитываемые единицы нуждаются в точном структурном определении). Здесь же я столкнулся едва ли не впервые с печальными реалиями организации научных исследований. В. А. Гармаш и Д. С. Лебедев в своем докладе «Статистика трехбуквенных сочетаний русского печатного текста» рассказали об интересном эксперименте, проведенном в Лаборатории по разработке научных проблем проводной связи АН СССР с целью выяснения энтропии русского письменного языка. Выяснилось, что подходящим кодированием трехбуквенных сочетаний объем текстов может быть сокращен в ⁵/3 раза. Однако полученная в результате эксперимента ценнейшая информация о распределении частот трехбуквенных сочетаний была квалифицирована как всего лишь вспомогательная и после обработки уничтожена (остались лишь следы для наиболее частых сочетаний: «#и#» с частотой 82·10^–4 и «#не» с частотой 74·10^–4; здесь «#» означает пропуск между словами). По свежим следам Совещания я отмечал [Успенский 1958] такие его итоги:

«Совещание в Ленинграде, бесспорно, имело принципиальное значение, не ограниченное кругом вопросов, указанных в его названии. На совещании отчетливо выявились два обстоятельства:

1. Проникновение математических, в частности статистических, методов в языкознание, несомненно, плодотворно. Эти методы могут играть очень важную, но все же подчиненную роль при решении лингвистических проблем. Полностью формализовать реальный язык в виде некой математической системы, по-видимому, никогда не удастся, однако можно ставить вопрос о тех или иных формализованных приближениях к реальному языку, причем расхождение между реальным языком и таким приближением должно оцениваться статистически.

2. Лингвистические исследования начинают приобретать все большее и большее практическое значение, не укладывающееся, как раньше, в рамки составления школьных грамматик и орфографических правил. Это не означает, что языкознание утрачивает свой теоретический профиль. Наоборот, с развитием техники оказывается, что наиболее тонкие теоретические построения наиболее важны для приложений. Положение дел в лингвистике можно сравнить в этом отношении с положением в математике, теоретические отрасли которой (такие, как математическая логика) приобрели в последнее время особое, прикладное значение.

Большим достоинством совещания явилось разнообразие представленных на нем специальностей, от радиотехники до физиологии. Совещание показало необходимость и дальнейшей координации деятельности представителей разных наук в области прикладной лингвистики».

Под этими словами я готов подписаться и теперь.

В организационном плане следствием Совещания по статистике речи явилось создание, во исполнение его решения, рабочего Комитета по прикладной лингвистике при упоминавшейся уже Секции по исследованию речи. Итак, такая византийская иерархия. Сперва Комиссия по акустике Отделения физико-математических наук АН СССР во главе с академиком-физиком Николаем Николаевичем Андреевым[7]. При ней — Секция под председательством Вячеслава Николаевича Федорувича (Ленинград). При ней — Комитет под председательством Льва Рафаиловича Зиндера, профессора кафедры фонетики Ленинградского университета. В состав Комитета вошли Л. А. Варшавский, Р. Л. Добрушин, Н. И. Жинкин, В. В. Иванов, А. Р. Лурия, А. А. Реформатский, В. А. Успенский и др. Комитет обычно собирался в Ленинграде в помещениях Лаборатории экспериментальной фонетики ЛГУ. Первое заседание Комитета состоялось 24 января 1958 г. и было посвящено уточнению проблематики прикладной лингвистики. Информацию об этом см. в [Иванов 1958а]. Следующее заседание состоялось 23–24 июня 1958 г. (см. «Вопросы языкознания», 1958, № 3, с. 161). На нем, в частности, в состав Комитета были избраны И. И. Ревзин и В. Ю. Розенцвейг. В эти дни в Ленинграде стояли белые ночи, и мы с Виктором Юльевичем всю ночь бродили по городу, проверяя через каждые 10 минут, действительно ли можно ночью читать газету; обнаружилось, что есть очень короткий период, когда все же нельзя.

Комитет прикладной лингвистики сыграл определенную роль в развитии соответствующих исследований в нашей стране, и можно лишь пожалеть, что деятельность его угасла.

6. Лаборатория электромоделирования
и совещание на улице Грицевйц

Думается, что едва ли не первым представительным форумом[8], на котором в нашей стране прозвучали идеи структурной, математической и прикладной лингвистики, было «Совещание по комплексу вопросов, связанных с разработкой и построением информационных машин с большой долговременной памятью», созванное в Москве с 28 по 31 мая 1957 г. Лабораторией электромоделирования (ЛЭ АН СССР). Программа совещания была опубликована в виде хроникальной заметки [НТСК 1958]. После окончания Совещания его руководитель (и заведующий Лабораторией) Лев Израилевич Гутенмахер сказал автору этих строк: «Совещание прошло на уровне конференции». Слова эти были и задуманы, и высказаны на полном серьезе, однако в них действительно, по крайней мере в рамках лексики говорившего, заключалась некая истина: в Совещании приняло участие более 500 человек (в их числе В. М. Глушков и А. А. Ляпунов), представлявших свыше 90 научных учреждений и организаций. Это совещание осталось в памяти под именем «совещания на улице Грицевйц»[9]. Оно, возможно, было первым в СССР представительным совещанием по кибернетике и семиотике — поэтому и привлекло столько участников. Возможно также, что само слово «семиотика» (в значении ‘теория знаковых систем’ — не смешивать с семиотикой в медицине!) впервые прозвучало на нем в широкой аудитории, да еще в положительной модальности [Успенский 1959, с. 49; Успенский 1960, с. 24]. Перечислим некоторые из пленарных докладов:

1. Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда с помощью информационных машин с большой внутренней памятью. Л. И. Гутенмахер (ЛЭ АН СССР);

2. Задачи, которые должна решить химическая информационная машина с большой долговременной памятью, и перспективы ее развития в химическую информационно-логическую машину. В. В. Серпинский, Г. М. Влэдуц (Институт научной информации АН СССР);

3. Логико-математические вопросы создания машинного языка для информационной машины. В. А. Успенский (ЛЭ АН СССР);

4. Лингвистические вопросы создания машинного языка для информационной машины. В. В. Иванов (ЛЭ АН СССР);

5. Современное состояние и направления развития ферритов с прямоугольной петлей гистерезиса, используемых в коммутационных и запоминающих устройствах. В. В. Косарев (ЛЭ АН СССР);

6. Логическая программа операции линейного шифрования химических названий и структурных формул. А. М. Цуккерман (МГУ, химфакультет), Г. Г. Стецюра (ЛЭ АН СССР).

Доклады Л. И. Гутенмахера, В. В. Иванова и В. А. Успенского были впоследствии опубликованы — см. [Гутенмахер 1957], [Иванов 1958], [Успенский 1960; 1959]. Теоретическая секция открылась докладом А. А. Ляпунова «Об общих вопросах машинного перевода». Вот еще несколько докладов на этой секции:

Проблематика создания машинного языка для геометрии. Н. М. Ермолаева, Ю. А. Шиханович (ЛЭ АН СССР);

Семантические требования к информационному языку. В. К. Финн (ЛЭ АН СССР);

О системе теоретико-множественных понятий для построения грамматик. О. С. Кулагина (МИ АН СССР);

Формальный анализ синтаксических элементов и синтетических связей в тексте. И. И. Ревзин (МГПИИЯ);

Вопросы различения омонимии при переводе с английского языка на русский. Т. Н. Молошная (МИ АН СССР);

Алгоритм для перевода с венгерского языка на русский. И. А. Мельчук (ИЯ АН СССР).

Совещание на улице Грицевец да и вся деятельность теоретических подразделений Лаборатории электромоделирования служат прекрасной иллюстрацией к высказанной уже мысли, что и неправильные идеи могут порой быть полезными. В данном случае речь идет о принадлежащей Л. И. Гутенмахеру идее («под которую» и была создана его Лаборатория) построения «информационной машины с большой долговременной памятью». Идея носила чисто технический характер и касалась способов записи информации — способов не семиотических, а электротехнических (с помощью ферритовых сердечников прежде всего). В случае успеха идеи составляющие ее электротехнические способы записи давали бы возможность записывать информацию на гораздо меньшем объеме, чем позволяли другие существовавшие в те годы способы. Выигрыш достигался за счет того, что информация записывалась навечно, без права менять запись. Она могла только считываться. Предполагалось, что система записи позволит организовать информационный поиск. Кажется, идея оказалась порочной прежде всего с электротехнической точки зрения (первым мне сказал об этом имевший электротехническое образование В. М. Глушков прямо на улице Грицевец).

Однако именно эта, оказавшаяся бесплодной идея Л. И. Гутенмахера, стимулировала теоретические разработки в области прикладной семиотики, относящиеся к способам записи информации на логических (информационных) языках и информационному поиску. (Так, именно в Лаборатории электромоделирования были начаты Е. В. Падучевой первые в СССР систематические исследования по логическому анализу естественного языка.) В организационном отношении эта деятельность привела к созданию внутри Лаборатории отдела математической логики и математической лингвистики. В. В. Иванов заведовал в этом отделе группой математической лингвистики, я — группой математической логики. Ядро отдела составляли Н. М. Ермолаева, А. В. Кузнецов, Д. Г. Лахути, Е. В. Падучева, В. К. Финн, И. Н. Шелимова, Ю. А. Шиханович, А. Л. Шумилина. Впоследствии, после поглощения Лаборатории Институтом научной информации АН СССР (он же — Всесоюзный институт научной и технической информации, короче — ВИНИТИ), этот отдел Лаборатории электромоделирования составил ту основу, на которой образовался сперва Сектор теоретических основ информационного дела, а затем Отдел семиотики ВИНИТИ (возглавлявшийся при его создании Дмитрием Анатольевичем Бочваром, известным химиком и известным логиком); после ряда переименований этот отдел ВИНИТИ называется сейчас «Отдел теоретических основ информатики» (едва ли не единственный отдел с таким названием в СССР) и возглавляется Р. С. Гиляревским.

Члены бывшего Отдела математической логики и математической лингвистики ЛЭ вспоминают, как правило, о своей деятельности в ЛЭ как о насыщенном и романтическом периоде своей биографии. Лаборатория электромоделирования ютилась в одноэтажном бараке, стоявшем в одном из дворов домовладения № 18 по 2‑му Бабьегородскому переулку. Сейчас и самого переулка, и всех этих дворов и бараков нет: вместо них — новое здание Третьяковской галереи (превратившейся из галереи во всесоюзное госмузейное объединение). Для целей нового строительства барак все время собирались сносить; Л. И. Гутенмахер упирался как мог. Наконец явился судебный исполнитель опечатывать дверь. Пока Л. И. с необычайной скрупулезностью проверял его документы в своем кабинете, лабораторские молодцы сняли с петель входную дверь и унесли ее. Опечатывать было нечего, и Лаборатория продержалась еще несколько лет. Л. И. Гутенмахер был противоречивой (как сейчас модно говорить, неоднозначной) фигурой. Проекты его были, скорее всего, безумны (например, предполагалось, что информационная машина должна будет сообщать информацию «голосом любимого артиста»). По-видимому, он в них искренне верил (и был рад быть обманутым, скажем, Владимиром Алексеевичем Артемовым из МГПИИЯ, чрезвычайно представительным и вальяжным господином, утверждавшим, что в его фонетической лаборатории научились инструментально опознавать и синтезировать звуки речи). Тем не менее именно ему во многом обязана советская семиотика — она начала развиваться под его «крылом». А я благодарен ему еще за то, что он познакомил меня с А. И. Бергом. В один из последних дней самостоятельного существования Лаборатории я был привезен Л. И. Гутенмахером на квартиру А. И. Берга... (Как я понимаю, с целью убедить Берга воспрепятствовать лишению Лаборатории ее самостоятельности. Сам Берг утверждал, что может задержать любое постановление.)

7. А. И. Берг и Совет по кибернетике

«Серебряный век» математической лингвистики в СССР неотделим от личности Акселя Ивановича Берга (10 ноября 1893 г., н. с. — 2 июля 1979 г.). Берг был впечатляющей фигурой. Академик (с 1946 г.) и Герой (Социалистического Труда, 1963 г.), мореплаватель (с лета 1916 г. плавает на подводных лодках, с 1919 г.— в качестве штурмана, с августа 1955 г.— инженер-адмирал, впоследствии — адмирал-инженер) и, если не плотник, то строитель (радиотехники, электроники и кибернетики в СССР: в частности, он — создатель и первый директор Института радиотехники и электроники АН СССР, 1953–1959 гг.; а с апреля 1959 г.— Председатель Научного совета по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР[10]).

Всегда подтянутый, до конца дней сохранивший не только военно-морскую выправку, но и военно-морскую точность: назначенная им аудиенция начиналась минута в минуту — в эту самую назначенную минуту из его кабинета выходил предыдущий посетитель. Как ему удавалось окончить предыдущую аудиенцию столь точно? Он был всегда очень демократичен — я бы сказал, аристократически демократичен. (Вспоминается старая уборщица, рассказывавшая после смерти известного автомобилестроителя, академика Е. А. Чудакова: «Евгений Алексеевич были настоящий барин, каждое утро со мною за ручку здоровкались».) При всем том, помещение Совета по кибернетике было разделено пополам: одна половина — личный кабинет Берга, в другой половине ютились все остальные (думаю, что это было правильно). С 18 сентября 1953 г. по май 1957 г. Берг — заместитель министра обороны СССР (пребывание в должности было прекращено тяжелой болезнью сердца, случившейся в июне 1956 г.). Он сохранил связи «на самом верху», но всегда использовал свой авторитет только на благо. Он верил в науку, в идеалы, был энтузиастом своего дела. Энтузиаст в кресле начальника — это не могло не произвести впечатление. Производила впечатление и адмиральская форма. Когда надо, он умел ею пользоваться. (Его машинистка Зина пожаловалась ему, что ее призывают в армию. По-видимому, она была военнообязанная. Я присутствовал при его звонке в военкомат: «С вами говорит академик адмирал Берг. Ко мне обратилась Зинаида Васильевна Кулакова[11]... Ах, вы хотели с ней только побеседовать? В таком случае я сам с ней побеседую. Или вы полагаете, майор, что вы это сделаете лучше меня?» Майор не полагал.) И вот, такой человек появился, припоздав, на заседании Бюро Отделения литературы и языка в один из вторников осени 1971 г. («Я помню вторник — аксельбантом блистал великий адмирал».) Обсуждался какой-то вопрос (не помню точно, какой) «на стыке», как теперь говорят, языкознания и кибернетики (в частности, кажется, вопрос об учреждении Вычислительного центра с целью создания словаря языка В. И. Ленина). Вел заседание академик-секретарь М. Б. Храпченко, человек весьма опытный, в частности, в делах табели о рангах. Он с почтением уступил Бергу свой стул и с почтением слушал его выступление. А говорил Берг примерно следующее. «Столько-то процентов взрослого мужского населения страны — зарегистрированные алкоголики[12]. На днях мы два часа сидели с Алексеем Николаевичем Косыгиным и обнаружили, что ни одно постановление Совета Министров не выполняется. И поэтому мы пришли к вам, как вы решите, так и будет. А мы заранее согласны с вашим решением»[13]. В перерыве ко мне подошел испуганный член-корреспондент Будагов и, взяв меня за пуговицу, сказал: «Мне показалось, что уважаемейший Аксель Иванович не вполне точно представляет наши возможности». Мне было интересно наблюдать, как вывернется М. Б. Храпченко. Он это сделал с блеском. Отметив ценность содержащихся в выступлении А. И. Берга указаний и необходимость принять их к сведению и руководству, он предложил создать для подготовки соответствующего решения комиссию во главе с членом-корреспондентом В. Н. Ярцевой. Как я понимаю, комиссия работает по сию пору.

То заседание Бюро ОЛЯ запомнилось мне также прекрасным выступлением В. Ю. Розенцвейга. («Но чьим ораторским талантом был покорен притихший зал»[14]). В результате обсуждавшиеся лингвокибернетические вопросы (повторяю, не помню точно, какие) были решены должным образом. До конца «серебряного века»[15] оставалось менее пяти лет...

Надо сказать, что лингвистике с Бергом повезло. «Он владел пятью иностранными языками и активно ими пользовался», часто обращался к вопросам обучения языку [ПВБ, с. 189]. Может быть, поэтому все связанное с языкознанием ему было особенно близко. (Впрочем, ему особенно близко было все, чем он только ни занимался.) Именно он, откликнувшись на письмо к нему В. Ю. Розенцвейга, добыл ту персональную ставку, на которую был зачислен в Институт языкознания в 1966 г. И. А. Мельчук. Лингвистике повезло и с Сусанной Степановной Масчбн, филологом по образованию, в течение многих лет бывшей ученым секретарем Совета по кибернетике; она удивительным образом сочетала в себе крайнюю деликатность в обращении с деловитостью. Мое поколение питает к ней благодарность.

При создании Совета по кибернетике в его состав было включено 6 лингвистов [ПВБ, с. 167]. При образовании секций Совета была создана и лингвистическая секция во главе с В. В. Ивановым. Впоследствии этой секцией руководил В. Ю. Розенцвейг[16], затем (с 1980 г.) А. П. Ершов и, после его кончины в декабре 1988 г.,— Ю. П. Караулов. Сейчас секция называется секцией лингвистических проблем обработки информации. Согласно ПВБ, с. 144, при А. П. Ершове она называлась «Кибернетическая лингвистика и семиотика», но это название вызывает у меня сомнения. Впрочем, в разных документах секция называлась по-разному. Помнится, одно время существовала секция семиотики во главе с А. А. Марковым (существовала ли она отдельно от секции лингвистики — сейчас не помню, но секция семиотики опредeленно существовала, например, 7 мая 1964 г.). Подробно и информативно о роли Совета по кибернетике и А. И. Берга в развитии лингвистики и семиотики в СССР вспоминает В. В. Иванов [Иванов 1988].

8. Симпозиум по семиотике

В своих воспоминаниях В. В. Иванов останавливается и на роли В. Ю. Розенцвейга, отмечая, в частности, совместный доклад А. И. Берга, В. В. Иванова и В. Ю. Розенцвейга «Лингвистика, семиотика и кибернетика», представленный в 1974 г. на конференцию по теоретическому языкознанию. Вспоминает он и знаменитый Симпозиум по семиотике («Симпозиум по структурному изучению знаковых систем», Москва, 19–26 декабря 1962 г.), организованный совместно Институтом славяноведения АН СССР и Советом по кибернетике, а также негативную реакцию на отдельные моменты симпозиума[17]. Критика симпозиума должна была содержаться, в частности, в докладе «Методологические проблемы естествознания и общественных наук», с которым предполагал выступить на сессии Академии наук Л. Ф. Ильичев — тогда уже академик и еще секретарь ЦК КПСС. Весной 1963 г. брошюра с предварительным текстом доклада была распространена, хотя и не слишком широко, для ознакомления и как бы для обсуждения[18]. На с. 75 указанной брошюры говорилось:

«В декабре прошлого года в Москве проходил симпозиум по структурному изучению знаковых систем. [...] Выхолащивая идейное содержание искусства, забывая его отражательную функцию, они [докладчики] сводили все к чисто формальным приемам исследования. В докладе „О семиотике искусства“, например, утверждается: „Произведение искусства можно рассматривать как текст, состоящий из символов, в которые каждый подставляет собственное содержание (в этом отношении искусство аналогично гаданию, религиозной проповеди и т. д.)“. В программу симпозиума были включены и такие доклады, как „Выкрики разносчиков и бродячих ремесленников — знаки рекламы“, „Гадание на игральных картах как семиотическая система“, „К описанию текста как семиотической системы“, „К семиотическому анализу ‘тайных языков’“ (автор последнего ратует за необходимость заняться изучением современного воровского жаргона [...])».

(Как тут не вспомнить поношение, которому в свое время подверглась в прессе диссертация «Температура как фактор жизни человеческой вши» — только за название! Иначе как «вшивой» газетчики ее не называли. Правда, потом пришлось извиняться — говорили, после вмешательства военного ведомства.)

Я сумел попасть на прием к вице-президенту АН СССР П. Н. Федосееву (что оказалось сложнее, чем попасть к Президенту АН Несмеянову в годы его президентства, т. е. до 1961 г.) и вручить ему в письменном виде свои несогласия с содержащейся в докладе Л. Ф. Ильичева критикой симпозиума. «Ну что ж, я передам ваши замечания Леониду Федоровичу»,— сказал мне Федосеев. Возможно, что это было чистое совпадение, но в окончательном тексте критика была значительно смягчена. Хочу также привести полный состав комиссии «для подготовки предложений по улучшению работы в области семиотики», о которой вспоминает В. В. Иванов на с. 178 в [ПВБ].

Эта комиссия была создана подписанным Президентом М. В. Келдышем распоряжением Президиума АН СССР № 20–364 от 26 марта 1963 г. Вот текст распоряжения:

«Для подготовки предложений по улучшению работы в области семиотики, проводимой секцией математической и структурной лингвистики Научного совета при АН СССР по комплексной проблеме „Кибернетика“, образовать комиссию в составе: 1. А. И. Берг — академик, председатель; 2. В. В. Виноградов — академик; 3. Н. Д. Андреев; 4. В. А. Успенский; 5. Ю. А. Шрейдер; 6. И. М. Шептунов; 7. И. А. Горский; 8. В. В. Иванов; 9. Б. Н. Топорнин; 10. В. А.[19] Панфилов — ученый секретарь. Доклад и предложения комиссии представить в Президиум Академии Наук к 15 апреля с. г.».

Комиссия провела четыре заседания — 10, 18, 28 апреля 1963 г., а также 7 мая 1963 г. (правда, на этом последнем заседании из членов комиссии было только пятеро, но зато присутствовали А. А. Марков, С. С. Масчан, В. Ю. Розенцвейг). Заседания проходили очень напряженно. Для иллюстрации приведу высказывание В. В. Виноградова, выступившего первым (после Берга) 10 апреля (цитирую по стенограмме): «В настоящее время секторы структурной лингвистики абсолютно ничего не делают для улучшения и расширения методов, например, славянского языкознания». В. З. Панфилов в начале того же заседания: «Можно ли рассматривать произведение литературы и искусства как определенную знаковую систему? Нет, потому что это ведет к абстракционизму». В. Ю. Розенцвейг активно участвовал во втором, третьем и четвертом заседаниях комиссии, а на первом — как бы заочно (из стенограммы выступления В. В. Иванова 10 апреля: «Здесь очень важное предложение было сделано давно еще Розенцвейгом. Это сочетание высшего образования с научной работой»).

Открывая работу комиссии, А. И. Берг сразу же предложил создать подкомиссию для выработки доклада в Президиум АН СССР и проекта постановления Президиума. Он предложил и персональный состав подкомиссии — Н. Д. Андреев (председатель), В. З. Панфилов, В. А. Успенский. Я не стал отказываться, хотя и понимал, что работать в таком составе будет более чем непросто. В результате подкомиссия создала документы, датируемые 24 апреля 1963 г., где в трех местах текст был предложен в двух вариантах — варианте большинства (Андреев, Панфилов) и варианте меньшинства (Успенский). Первое из этих мест относилось к оценке «работы по собственно семиотическим проблемам, ведущейся в секторах и группах структурной и математической лингвистики языковедческих институтов АН СССР». В варианте большинства говорилось, что она «не соответствует основным задачам этих институтов», а в варианте меньшинства «часто перерастает рамки этих институтов». На заседании Комиссии 28 апреля была принята формула «выходит за рамки основных задач». Второе место косвенно касалось оценки недавно состоявшегося Симпозиума. В варианте большинства говорилось, что «за последнее время в некоторых работах по семиотике были допущены ошибки методологического характера, выразившиеся в преувеличении роли семиотики»; в варианте меньшинства этот текст отсутствовал. Комиссия, увы, приняла вариант большинства, хотя и в смягченной форме: «...в процессе работы в области семиотики были допущены отдельные методологические ошибки, требующие исправления». (Надо сказать, что на заседании 28 апреля, фактически заключительном, предложения подкомиссии подверглись в отдельных случаях значительному редактированию.) Наконец, большинство подкомиссии предлагало создать в системе АН СССР Институт кибернетической лингвистики и семиотики, меньшинство — Институт семиотики. Комиссия 28 апреля приняла предложение меньшинства. В принятом Комиссией проекте постановления Президиума АН СССР был также пункт об издании, с 1964 г., журнала по проблемам семиотики.

Какие окончательные документы (и когда) ушли из комиссии в Президиум АН СССР, мне не известно. Еще осенью 1964 (!) года ко мне поступали какие-то варианты этих документов. Никакого постановления Президиума АН СССР по результатам работы комиссии, насколько мне известно, принято не было.

9. Институт семиотики Академии наук СССР

Однако организация Института семиотики АН СССР была предусмотрена еще постановлением Президиума АН СССР от 6 мая 1960 г. № 452 «О развитии структурных и математических методов исследования языка», подписанным вице-президентом А. В. Топчиевым. Пункт 7 этого постановления гласит: «Считать целесообразным создание в 1961–1962 гг. в системе Академии наук СССР Института семиотики, в котором должны вестись исследования по структурной лингвистике и всему комплексу теоретических и прикладных семиотических дисциплин. Поручить Научному совету по кибернетике (акад. А. И. Берг) в двухмесячный срок представить в Президиум АН СССР предложения по организации этого Института».

История неудачных попыток создать Институт семиотики заслуживает специальных изысканий. Хочу надеяться, что таковые будут проделаны свидетелями этих попыток. Я вижу едва ли не главную причину провала в «эффекте золотой рыбки». В качестве директора Института в 1960 г. предполагался Андрей Андреевич Марков. Его кандидатура возникла при обстоятельствах совершенно нереальных, свидетелями которых были Г. Э. (он же Г. М.) Влэдуц, Д. Г. Лахути и я: здесь не место об этом говорить. Практически всеми и мною прежде всего А. А. Марков считался едва ли не единственным достойным кандидатом на этот пост. Согласие его было получено. Была получена поддержка А. А. Ляпунова и А. И. Берга. Никто не возражал. Дело было на мази.

А далее произошло вот что. Возникла довольно стандартная интрига: захватить уже функционирующий или рождающийся организм и, паразитируя на уже дарованном ему праве на существование, переделать его в угоду себе — а фактически наполнить совершенно новым содержанием. Так, сравнительно недавно была сделана попытка захвата многолетнего издания ВИНИТИ «Семиотика и информатика» одним из научных советов при Академии наук, а тогда, в 1960 г., нашлись силы, которые захотели воспользоваться уже состоявшимся решением о создании Института семиотики и создать Институт, но не семиотики, а кибернетики! Что же касается семиотики, то предлагалось трактовать ее как часть кибернетики и предусмотреть в составе будущего Института кибернетики достаточно мощный отдел (или даже отделение) семиотики. Указанным силам не составило большого труда уговорить А. А. Маркова. Быть директором Института кибернетики показалось ему более престижным, нежели директором Института семиотики. Должен ли А. А. Марков был считать связанным себя моральными обязательствами перед теми семиотиками, которые единодушно признали его своим лидером и, так сказать, на блюдечке преподнесли ему директорский пост? Не знаю. Но, с прагматической точки зрения, его линия поведения не привела к успеху (а прежде всего просчитались его советчики).

Оказалось, что не только он считает пост директора Института кибернетики престижным. Оказалось, что различные научные, академические, околонаучные и околоакадемические группировки имеют весьма различные взгляды на то, как должен быть устроен Институт кибернетики. Оказалось, короче говоря, и это неудивительно, что обширная популяция советских кибернетиков гораздо менее однородна и единодушна, чем сравнительно небольшая популяция советских семиотиков. В результате не получилось ни Института кибернетики[20], ни Института семиотики.

10. «Комиссия по структурализму»
и создание структуралистических секторов

Не у всех пунктов постановления от 6 мая 1960 г. оказалась такая плачевная судьба. Например, первый пункт этого постановления в основном был выполнен. Этот пункт предписывал Отделению литературы и языка реорганизовать сектор прикладного языкознания в Институте языкознания (этот сектор был создан в апреле 1958 г.[21] во главе с А. А. Реформатским) в сектор структурной и прикладной лингвистики с группой машинного перевода; создать сектор структурной лингвистики в Институте русского языка (и в сентябре 1960 г. «Вечерняя Москва» объявила конкурс на должность заведующего этим сектором — кандидата филологических наук; имелся в виду С. К. Шаумян, который и возглавил сектор; впоследствии заведующим был В. П. Григорьев); в составе Ленинградского отделения Института языкознания организовать группу изучения языка математическими методами (не упомню, чтобы она была организована) и группу структурно-типологического изучения языков (как я понимаю, эта группа была создана во главе с А. А. Холодовичем, ныне ее возглавляет В. С. Храковский).

Отделению исторических наук предписывалось создать Сектор структурной типологии славянских языков в Институте славяноведения (первым заведующим был В. Н. Топоров, затем В. В. Иванов, а с 8 января 1990 г.— Т. М. Николаева), организовать группу структурной типологии восточных языков в Институте востоковедения и др.

Я не помню сейчас, как возникла идея постановления «О развитии структурных и математических методов исследования языка» от 6 мая 1960 г. Могу только сказать, что эта идея появилась никак не позже 4 февраля 1960 г. Этим днем помечено распоряжение Президиума АН СССР № 3–194, подписанное Президентом А. Н. Несмеяновым. В распоряжении говорилось:

«...для советского языкознания серьезное значение имеет применение метода структурного анализа в лингвистических исследованиях [...]. Для подготовки к рассмотрению на Президиуме АН СССР вопроса о развитии данного научного направления образовать комиссию в составе: академик В. В. Виноградов (председатель комиссии); академик А. И. Берг; чл.‑корр. АН СССР Б. А. Серебренников; чл.‑корр. АН СССР В. И. Борковский; чл.‑корр. АН СССР П. С. Новиков; д‑р филол. наук М. М. Гухман (Ин‑т языкознания); д‑р филол. наук С. Б. Бернштейн (Ин‑т славяноведения); профессор А. А. Ляпунов[22]; канд. филол. наук В. В. Иванов (Ин‑т точной механики и вычислительной техники); канд. ф.‑м. наук В. А. Успенский (Лаборатория электромоделирования, ВИНИТИ); канд. филол. наук В. Н. Топоров (Ин‑т славяноведения); канд. филол. наук С. К. Шаумян (Ин‑т славяноведения); канд. филол. наук Н. Д. Андреев (ЛГУ); канд. филол. наук В. П. Григорьев (Ин‑т русского языка, секретарь комиссии). Поручить комиссии в двухнедельный срок представить в Президиум АН СССР проект постановления по данному вопросу».

Заседания этой «Комиссии по структурализму» проходили с меньшей напряженностью, чем заседания последующей комиссии по улучшению работы в области семиотики, но все же порою достаточно остро. Я помню два заседания комиссии — 8 и 22 марта 1960 г. Берг и Новиков не были ни разу, Серебренников — только на втором заседании. В первом заседании участвовал также Л. Р. Зиндер, в обоих заседаниях — А. А. Реформатский.

Председатель комиссии, человек весьма неординарный, оказывал заметное сопротивление структурным методам (выше приводилось его высказывание в качестве члена комиссии А. И. Берга). Дело дошло до того, что один из членов комиссии сказал ему на заседании примерно следующее: «В задачу данной комиссии не входит конкретное указание лиц, ответственных за задержку развития структурной лингвистики в СССР». Это подействовало, Виноградов перестал сопротивляться и подписал проект постановления. Он же был и докладчиком на заседании Президиума Академии в мае 1960 г. В обсуждении приняли участие А. В. Топчиев, В. И. Борковский, А. А. Ляпунов, А. И. Берг.

Быть может, самым существенным был 8‑й пункт постановления:

«Считать необходимым резко улучшить подготовку специалистов-лингвистов в вузах, в связи с чем просить Министерство высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР:

а) об организации в университетах Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси и Еревана специальных лингвистических отделений[23] с постановкой на них соответствующих математических курсов;

б) о предоставлении Ленинградскому государственному университету и I Московскому государственному педагогическому институту иностранных языков права принимать контингент на отделение математической лингвистики и машинного перевода без производственного стажа, с обязательным экзаменом по математике».

11. ОТИПЛ / ОСИПЛ

Как бы во исполнение этого постановления с 1 сентября 1960 г. начало функционировать отделение теоретической и прикладной лингвистики (впоследствии — отделение структурной и прикладной лингвистики) филологического факультета МГУ. На самом же деле деятельность по созданию этого отделения началась раньше, в начале 1959 г.

Сигналом к началу такой деятельности послужил, надо думать, упоминавшийся уже приказ министра высшего образования СССР от 28 ноября 1958 г., изданный по итогам организованной В. Ю. Розенцвейгом Всесоюзной конференции по машинному переводу (Москва, май 1958 г.). Из первого пункта этого приказа филологический факультет МГУ узнал, что работа в области машинного перевода и математической лингвистики, ведущаяся в МГПИИЯ, ЛГУ и МГУ, одобряется. В этом перечне МГУ был назван последним, что, конечно, для первенствующего университета было обидно. Да еще к тому же доценту филологического факультета В. В. Иванову и ассистенту механико-математического факультета В. А. Успенскому тем же приказом была объявлена благодарность — а остальные 9 человек, отмеченные министерской благодарностью, к МГУ отношения не имели. Но, главное, министр своею подписью скрепил не вполне очевидное для московских университетских филологов утверждение, что математическая лингвистика не есть буржуазная лженаука, а есть полезное дело. Над филологическим факультетом нависла угроза оказаться в стороне от одобренных начальством устремлений. Оказалось, что вся деятельность в области математической лингвистики на филологическом факультете МГУ осуществляется на чистом энтузиазме, вне каких-либо организационных структур. (Кстати, работа из чистого энтузиазма — характерная черта «серебряного века». Все делалось по внутренней потребности, а не в силу навязанного («спущенного») кем-то плана — и именно поэтому приносило плоды. Скажем, занятия И. А. Мельчука и Ю. Д. Апресяна толково-комбинаторным словарем не были предусмотрены никакими планами. Никто не заставлял П. С. Кузнецова, В. В. Иванова, В. А. Успенского открывать семинар по математической лингвистике. Или А. А. Зализняка — заниматься со студентами санскритом. И т. д.)

Впрочем, все эти рассуждения о возможной причине внезапной вспышки активности филологического факультета остаются спекулятивными. Документально подтверждается лишь следующее. 4 февраля 1959 г. я получил по почте подписанное тогдашним деканом Р. М. Самариным приглашение «принять участие в совещании об организации Отделения прикладной лингвистики на филологическом факультете МГУ». Приглашение было написано под копирку, с вписанным от руки именем и отчеством после машинописного «Глубокоуважаемый». Кто еще получил такие приглашения — не помню. Знаю, что среди приглашенных был А. А. Ляпунов. Совещание, помнится, организовывал Т. П. Ломтев, который тогда был каким-то образом главой университетских лингвистов (кажется, занимал какое-то формальное положение, что-то вроде заведующего несуществующим отделением языкознания филологического факультета[24]). 5 февраля А. А. Ляпунов, Т. П. Ломтев и я были в Институте языкознания на докладе Н. Д. Андреева. Там Ляпунов сообщил мне и Ломтеву, что он не пойдет на это совещание (что-то его не устраивало, не помню, что). Тогда я сказал Ломтеву, что без Ляпунова совещание делается бессмысленным и что потому я на него не пойду. Состоялось ли совещание, не знаю.

Следующая дата — 19 мая 1959 г., вторник. Кабинет ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского на 9‑м этаже главного здания МГУ на Ленинских горах. То есть помещение, называемое кабинетом ректора в инвентаре помещений МГУ, фактически же — зал для совещаний (работал и принимал посетителей И. Г. в небольшой скромной комнате неподалеку). Происходит совещание, посвященное открытию на филологическом факультете МГУ отделения прикладной лингвистики. Я был вызван на это совещание телефонным звонком. Присутствуют начальники: ректор И. Г. Петровский, декан филологического факультета Р. М. Самарин со свитой заместителей и других факультетских чиновников; лингвисты во главе с Т. П. Ломтевым, в том числе: О. С. Ахманова (имевшая на ректора большое влияние), С. Б. Бернштейн, Р. А. Будагов, Е. М. Галкина-Федорук, В. А. Звегинцев, П. С. Кузнецов, В. Н. Ярцева; математики: А. Н. Колмогоров, А. А. Марков, Р. Л. Добрушин, В. А. Успенский; физики: С. Н. Ржевкин (зав. кафедрой акустики), В. А. Красильников (профессор той же кафедры), В. И. Шестаков (пионер применения математической логики к электрическим схемам). Первым выступил Т. П. Ломтев, изложивший план создания отделения и его программу. А. Н. Колмогоров предложил создать специализацию, начиная со старших курсов двух факультетов: механико-математического и филологического,— для чего учредить смешанные группы студентов при филологическом факультете и дать им 6 лет обучения. В. А. Успенский, то есть я, предложил создать не отделение прикладного языкознания, а отделение языкознания, с обязательным курсом математики для всех студентов-лингвистов. Последняя идея (об обязательном курсе) была энергично поддержана А. Н. Колмогоровым. Надо сказать, что не только для Колмогорова, но и для Петровского было откровением, что на филологическом факультете нет отделения языкознания. Они наивно полагали, что как механико-математический факультет делится прежде всего на отделение математики и отделение механики, так и филологический делится прежде всего на отделение языкознания и отделение литературоведения. То, что это не так, что деление происходит по языку (и лингвисты, и литературоведы получают одинаковый диплом: «специалист по такому-то языку и литературе»), показалось им странным. (Я эту странность, продолжающуюся и поныне, знал давно; но тогда еще не понимал, что языкознание, по-видимому, просто не доросло до отделения от литературоведения и не следует его к этому принуждать.) Самарин успокоил академиков, заявив, что создание отделения языкознания предполагается. Разумеется, он знал, что это неправда.

Твердо поддержал идею о создании отделения языкознания и обучении лингвистов математике П. С. Кузнецов. А. А. Марков выступил против выпадов в адрес математической лингвистики со стороны В. А. Звегинцева. Эти выпады были сделаны не на том совещании, а раньше, в феврале или марте 1959 г., в докладе, который Звегинцев сделал на филологическом факультете и на который он пригласил Маркова и меня. Тогда Звегинцев говорил о циновке, которую математики якобы собираются вытащить из-под лингвистики (что прежде всего было бы аморальным, так как каждый должен сидеть на своей циновке). Марков никогда не мог простить Звегинцеву этой циновки, а в прениях по докладу выступил столь резко и смело, что Н. С. Чемоданов заявил: «Мы пойдем не за Марковым, а за Марксом». Вот и 19 мая Марков высказался по поводу Звегинцева — и тут же ушел с совещания читать лекции.

Р. Л. Добрушин объяснял, что нельзя отделение открывать на пустом месте, что научная работа должна предшествовать учебной, а специальные курсы — обязательным. Таким образом, филологический факультет был как бы обвинен в том, что не занимается обсуждаемой проблематикой. На это О. С. Ахманова возразила так: «Как же можно говорить, что факультет занимается не тем, когда из него вышли Молошная, Николаева, Падучева и сам Вячеслав Всеволодович Иванов». Это заявление было тем более пикантно, что упомянутый В. В. Иванов незадолго до того был уволен с факультета за открытую поддержку травимого тогда Пастернака. Заметим в скобках, что ни Молошная, ни Николаева, ни Падучева не были оставлены на факультете. Эта печальная традиция — неоставление на филологическом факультете наиболее способных его студентов — продолжалась и в последующие годы.

Меж тем совещание приближалось к концу. Ярцева ратовала за обучение иностранному языку, предложив (довольно разумно, на мой взгляд), если уж добавлять год обучения, то добавлять его снизу, перед первым курсом, и потратить его на обучение языку. Физики настаивали на проведении экспериментов. Пора было принимать решение. Как известно, самое бюрократически мудрое решение — создать комиссию. Такую комиссию и предложил создать Самарин, причем создать ее при лингвистической секции Ученого совета филологического факультета (была такая секция, и ею-то и руководил Т. П. Ломтев). Было неясно, что есть предмет рассмотрения комиссии: отделение языкознания или специализация по прикладной лингвистике. На мой тут же заданный вопрос Самарин ответил: «Комиссия по специализации». «Нет уж, пусть будет по отделению языкознания»,— категорически заявил Петровский. Р. М. Самарин не возражал, более того, дал мне личное обещание, что комиссия будет рассматривать все вопросы отделения языкознания — в том числе вопросы об отделении, начиная с 1‑го курса, этого отделения от литературоведов.

Было решено, что в комиссию войдет произвольное число лингвистов; от математиков — Марков, Добрушин и я (Колмогоров отказался), от физиков — Ржевкин, Красильников и неназванный радиофизик, для которого была оставлена вакансия.

Я запомнил данное мне Самариным обещание. Поэтому, когда я получил (по почте) извещение (подписанное ученым секретарем филологического факультета А. Д. Калининым), что в субботу 9 июня 1959 г. в 17 ч. в кабинете декана факультета состоится «Совещание по вопросам прикладного (!) языкознания», я счел себя вправе на это совещание не пойти. Известно, что на нем были только лингвисты и С. Н. Ржевкин. Следующее извещение было доставлено мне на дом уже с курьером. Текст извещения, подписанного тем же А. Д. Калининым, гласил: «В субботу, т. е. 4/VII–59 г. в кабинете декана Филологического факультета состоится заседание комиссии по отделению языкознания». Этот текст меня удовлетворил, и я был на этом заседании. Присутствовали: Р. М. Самарин, А. Д. Калинин, Т. П. Ломтев, П. С. Кузнецов, А. А. Марков, В. А. Успенский.

Я уже не помню, что и кто говорил на этом и на последующих заседаниях, если таковые были. Да это и не так важно. Я хорошо помню общую схему развернувшихся дискуссий.

Она такова. Довольно быстро выяснилось, что делить филологический факультет на две части, лингвистическую и литературоведческую, в обозримом будущем нереально. С точки зрения факультета (которую я не вполне понимал тогда и не вполне понимаю сейчас) раздел потребовал бы (якобы) слишком больших организационных потрясений, которых не хотели ни лингвисты, ни литературоведы. Я не понимал и не понимаю этого странного симбиоза литературы и языка. На мой взгляд, если уж объединять, то литературу с историей (включая историю культуры), а язык с математикой. (Разве что классическая и другая «древняя» филология могла бы оставаться единой, поскольку там мы извлекаем язык из литературных памятников.) Менее всего мне понятно стремление к указанному симбиозу, отчетливо наблюдаемое у многих лингвистов (О. С. Ахманова, например, как-то и весьма публично сказала: «Я всегда не знала, когда мне уходить на пенсию. Теперь знаю — когда будет реализовано предложение В. А. Успенского о разделении языкознания и литературоведения».)

Однако могла идти речь о создании отделения языкознания в параллель действующим структурам. То есть оставить все и всех (всех литературоведов и языковедов факультета) как есть, но прибавить еще особое отделение языкознания. Для такого отделения не годилось ни название «отделение прикладной лингвистики», не настойчиво предлагавшееся Ломтевым, ни название «отделение структурной и прикладной лингвистики», очень настойчиво предлагавшееся Звегинцевым. Только потом я понял причину настойчивости моего двойного тезки, Владимира Андреевича Звегинцева. Он, будучи в то время заведующим кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания, организовывал новую кафедру структурной и прикладной лингвистики, на заведование которой и собирался перейти. Ясно, что одноименность отделения и кафедры обеспечивала более высокий уровень власти — практически, подчинение отделения кафедре. Я предложил и отстаивал название «отделение теоретической и прикладной лингвистики», полагая, что никакой другой лингвистики и не бывает и что, таким образом, формируемое отделение и будет по существу отделением просто лингвистики, сиречь языкознания. Как ни удивительно, мне удалось тогда победить (хотя моя победа и оказалась временной). Меня формально поддерживало решение ректорского совещания от 19 мая 1959 г.

И вот летом 1960 г. были проведены первые экзамены (в том числе по математике) и зачислены первые 9 студентов на отделение теоретической и прикладной лингвистики (ОТИПЛ). Газета «Правда» 28 августа 1960 г. в статье, посвященной новому пополнению вузов, приводила слова проректора МГУ по кадрам Кузьмы Иванова: «В нынешнем году в университете открываются новые специальности. На филологическом факультете будут готовиться специалисты в области машинного перевода литературы с иностранных языков. На экономическом факультете создано отделение математических методов в экономических расчетах». Не знаю, как на факультете экономическом, но при приеме на новую специальность филологического факультета первоначально было объявлено об ограничении приема для женщин — что свидетельствовало о серьезном отношении властей (все же среди 9 зачисленных оказались 2 студентки). Газета «Московский университет» поместила в номере от 30 сентября 1960 г. статью «Отделение теоретической и прикладной лингвистики и его задачи», подписанную В. А. Звегинцевым, тогда еще заведующим кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания.

К девяти зачисленным с 1 сентября 1960 г. прибавилось еще четверо, отобранных экзаменом по математике из шести желающих перейти на 1‑й курс ОТИПЛа с других курсов и специальностей филологического факультета (трое из этих четырех переходили на первый курс со второго курса, а один — даже с третьего!). Таким образом, на 1‑м курсе оказалось 13 человек. Уместно упомянуть, что весною 1965 г. только пятеро из них оканчивало это же отделение: одна отстала, двое перешли на другие отделения того же факультета (в том числе Г. Анджапаридзе, нынешний директор издательства «Художественная литература»), пятеро были отчислены. Столь большой отсев объяснялся прежде всего наличием математических предметов. Если не по объему, то по уровню, преподавание приближалось к мехматскому. Отвечал за математику я, кроме меня преподавали Ю. А. Шиханович и А. Д. Вентцель. Экзамены проходили очень жестко. Это резко выделяло ОТИПЛ из всего факультета — настолько резко, что студентов этого отделения, в отличие от студентов всех других отделений, не посылали на картошку (впоследствии, по мере постепенной деградации отделения, стали посылать). Не все поступившие были готовы к такому суровому обучению. Отмечу еще, что весь пятилетний курс математики, по шесть часов в неделю, прослушал А. Е. Кибрик, тогда работавший на кафедре классической филологии.

Математико-лингвистические специализации появились и в других университетах, а также в МГПИИЯ.

Впоследствии приказом по Министерству высшего и среднего специального образования СССР № 213 от 30 мая 1962 г. при секции языкознания и секции математики, механики и астрономии Научно-технического совета Министерства была организована Координационная комиссия по математической лингвистике. Состав комиссии: А. А. Марков (председатель), В. Ю. Розенцвейг (зам. председателя), Ю. С. Мартемьянов (ученый секретарь), Н. Д. Андреев, Р. Л. Добрушин, Л. Р. Зиндер, В. В. Иванов, Л. А. Калужнин, А. Н. Колмогоров, П. С. Кузнецов, О. С. Кулагина, А. А. Ляпунов, И. И. Ревзин, В. А. Успенский, А. А. Холодович, И. М. Яглом. Фактически комиссией управлял В. Ю. Розенцвейг. Он руководил проводимым под эгидой комиссии отчетно-координационным совещанием по автоматическому переводу, проходившим в стенах МГПИИЯ 23–24 января 1963 г. Ему я докладывал письмом от 17 февраля 1963 г. о состоявшемся 25 января под моим председательством Совещании по преподаванию математики лингвистам. В совещании приняли участие математики, преподающие математику лингвистам в следующих вузах: в Московском университете — В. А. Успенский, Ю. А. Шиханович, А. Д. Вентцель; в Ленинградском университете — Г. С. Цейтин, С. Я. Фитиалов; в Киевском университете — Л. А. Калужнин; в Новосибирском университете — А. В. Гладкий; в Горьковском университете — М. М. Шульц; в Харьковском университете — Л. Я. Гиршфельд; в I МГПИИЯ — О. С. Кулагина, Г. В. Дорофеев, Е. С. Голод. Совещание приняло решение, которое начиналось так:

«1. Обучение лингвистов математике должно быть направлено на то, чтобы обучающиеся овладели:

3) минимумом математических сведений, необходимых для самостоятельного:

а) применения этих сведений к исследованию языка;

б) чтения литературы по математической лингвистике;

в) повышения своей математической квалификации».

В апреле 1962 г. была создана кафедра структурной и прикладной лингвистики. Ее заведующим стал В. А. Звегинцев, который легко добился переименования отделения. 1 сентября 1962 г. студенты пришли уже не на ОТИПЛ, а на ОСИПЛ — отделение структурной и прикладной лингвистики. (Строго говоря, никакого отделения не было и нет, а была специальность «Структурная и прикладная лингвистика». Точно так же, все говорили о романо-германском отделении, когда следовало бы говорить о специальности.)

Но дело, конечно, не в названии. Деградация отделения была предрешена отношением его руководителя В. А. Звегинцева к математике. Он ее не любил и был уверен, что она «тянет циновку» (см. выше). В первые годы было два вступительных экзамена по математике — устный и письменный. Затем устный был отменен. Затем последовало резкое и внезапное сокращение часов на математику. Уверен, что если бы Звегинцев вместо борьбы с математикой заключил с нею союз, это только укрепило бы его позиции и помешало бы темным силам столкнуть его в апреле 1982 г. с должности заведующего кафедрой структурной и прикладной лингвистики. А в июле 1982 г. была ликвидирована и сама кафедра, точнее, слита с кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания, которой заведовал в ту пору профессор Ю. В. Рождественский: ему и было поручено заведовать объединенной кафедрой. Эта кафедра получила название «кафедра общего, сравнительно-исторического и прикладного языкознания». Первой акцией нового заведующего было отстранение от преподавания лингвиста номер один современности, гениального А. А. Зализняка, до того в течение многих лет числившегося профессором кафедры структурной и прикладной лингвистики по совместительству (по основной работе — в Институте славяноведения АН СССР). С сентября 1982 г. контракт с ним был расторгнут. Думаю, что лето 1982 г.— слияние кафедр и отстранение Зализняка — и следует считать фактическим концом отделения структурной и прикладной лингвистики на филологическом факультете МГУ. Выделение в 1988 г. (из объединенной кафедры) кафедры прикладного языкознания (как видим, слово «структурный» утрачено безвозвратно) не смогло излечить отделение от нанесенного ему в 1982 г. удара.

12. Заключение

Так что, все усилия оказались тщетными? Может быть, да, а может быть, и нет. Ведь мы не можем правильно оценить последствия наших усилий, даже когда видим эти последствия своими глазами. Я с благодарностью вспоминаю все, что было — в частности, потому, что мне довелось встретиться со многими замечательными людьми, среди которых был и Виктор Юльевич Розенцвейг. Он работал не в Академии наук и не в Университете, а в сравнительно скромном МГПИИЯ. Именно эта позиция как бы в стороне от основных структур помещала его в центр движения. С естественным для юбилейной статьи преувеличением можно сказать, что он выполнял функцию, в некотором роде аналогичную функции главы государства, а именно функцию независимого арбитра и гаранта единства.

Литература

[Андреев 1960]: Н. Д. Андреев. Совещание по математической лингвистике // Вопросы языкознания, 1960, № 1, с. 131–137.

[Ахманова и др. 1961]: О. С. Ахманова, И. А. Мельчук, Е. В. Падучева, Р. М. Фрумкина. О точных методах исследования языка. М.: МГУ, 1961.

[Гутенмахер 1957]: Л. И. Гутенмахер. Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда // Вестник АН СССР, 1957, № 10, c. 88–95.

[Зиновьев 1959]: А. А. Зиновьев. О математической лингвистике // Вопросы философии, 1959, № 9, c. 132–140.

[Иванов 1958]: В. В. Иванов. Лингвистические вопросы создания машинного языка для информационной машины // Материалы по машинному переводу. Сб. 1. Л.: Изд‑во ЛГУ, 1958, с. 10–39.

[Иванов 1958а]: В. В. Иванов. Комитет по прикладной лингвистике // Вопросы языкознания, 1958, № 3, с. 136–137.

[Иванов 1961]: В. В. Иванов. Памяти И. А. Соколянского // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 5. М.: МГПИИЯ, 1961, с. 90–92.

[Иванов 1988]: В. В. Иванов. Академик А. И. Берг и развитие работ по структурной лингвистике и семиотике в СССР // Путь в большую науку: академик Аксель Берг. М.: Наука, 1988, с. 164–186[25].

[Кулагина 1989]: О. С. Кулагина. Машинный перевод: современное состояние // Семиотика и информатика. Сб. научных статей. Вып. 29. М.: ВИНИТИ, 1989, с. 5–33.

[Ломковская 1959]: М. В. Ломковская. I Всесоюзное совещание по математической лингвистике // Успехи математических наук, 1959, т. 14, вып. 6, с. 213–222.

[МП 1958]: Машинный перевод: Сборник статей по машинному переводу, М., 1958.

[НТСК 1958]: Научно-техническое совещание по кибернетике // Проблемы кибернетики / Под ред. А. А. Ляпунова. М.: Физматгиз, 1958, вып. 1, с. 266–268.

[Панов 1958] Д. Ю. Панов. Автоматический перевод. Изд. 2‑е. M.: Изд‑во АН СССР, 1958. [1‑е изд. — 1956 г.]

[ПВБ 1988]: Путь в большую науку: академик Аксель Берг. М.: Наука, 1988.

[Розенцвейг 1959]: В. Ю. Розенцвейг. Итоги работы теоретической секции // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 1. М., 1959, с. 27–30.

[Стеблин-Каменский 1958]: М. И. Стеблин-Каменский. Значение машинного перевода для языкознания // Материалы по машинному переводу. Сб. 1. Л.: Изд‑во ЛГУ, 1958, с. 3–9.

[Успенский 1958]: В. А. Успенский. Совещание по статистике речи // Вопросы языкознания, 1958, № 1, с. 170–173.

[Успенский 1959]: В. А. Успенский. К проблеме построения машинного языка для информационной машины // Проблемы кибернетики / Под ред. А. А. Ляпунова. Вып. 2. М.: Физматгиз, 1959, с. 39–50.

[Успенский 1959а]: В. А Успенский. Итоги работы секции алгоритмов машинного перевода // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 1(8). М., 1959, с. 31–62.

[Успенский 1960]: В. А. Успенский. Логико-математические проблемы создания машинного языка для информационной машины // Сообщения лаборатории электромоделирования. Вып. 1. М.: Ин‑т научной информации, 1960, с. 3–28.

[Macdonald 1954]: N. Macdonald. Language translation by machine — a report of the first successful trial // Computers and automation, 1954, v. 3, № 2, p.6–10.

[1] Имя М. В. Келдыша еще по меньшей мере один раз встречается в истории машинного перевода. В 1960 или 1961 году Президент Академии наук академик А. Н. Несмеянов собрал в своем кабинете небольшое совещание с целью выяснить, что такое машинный перевод, нужен ли он, возможен ли он. Приглашены были и мы с В. Ю. Розенцвейгом. Келдыш, тогда вице-президент, сильно запаздывал. Несмеянов спросил: «А где же Мстислав Всеволодович?» В. Ю. Розенцвейг, для которого не могло быть других Всеволодовичей, кроме Вячеслава Всеволодовича Иванова, и имея его в виду, ответствовал: «Он в командировке». Помню, как Несмеянов с беспокойством звонил в ОПМ, выехал ли Келдыш с Миусской площади. Наконец Келдыш приехал и, послушав происходящее, сказал несколько брезгливо: «Ну что ж, Александр Николаевич, я готов лично разобраться в этом деле и потратить на это полный свой день. Для этого мне надо как-нибудь не приехать на это ваше заседание Президиума, все равно ведь там будет какая-нибудь чепуха». Мне неизвестно, чтобы Келдыш когда-либо тратил свой день на машинный перевод. В 1961 г. Несмеянов был смещен, Келдыш стал Президентом и уже сам стал проводить заседания Президиума АН СССР.

[2] Этот день я считаю началом «серебряного века».

[3] Некоторые подробности об этом семинаре см. в § 5 воспоминаний Вяч. Вс. Ивбнова «Из прошлого семиотики, структурной лингвистики и поэтики», котрые публикуются в настоящем разделе сборника.— Сост.

[4] О втором МГПИИЯ автору ничего не известно.

[5] В 60‑х годах выпускались «Предварительные публикации» сектора структурной и прикладной лингвистики Института языкознания АН СССР: так печатались Л. Н. Иорданская, И. А. Мельчук, Р. М. Фрумкина; однако в конце концов Институт языкознания отказался издавать эти выпуски.

[6] Этот замечательный доклад, открывший собою конференцию, был опубликован в кратком изложении [Стеблин-Каменский 1958].

[7] Читатель не должен путать его с ленинградским лингвистом Николаем Дмитриевичем Андреевым, каковой и имеется в виду при всех других упоминаниях фамилии Андреев в данном тексте.

[8] И семинар по математической лингвистике в МГУ, и Объединение по машинному переводу в МГПИИЯ собирали на свои заседания ограниченный контингент участников.

[9] Оно происходило в каком-то клубе или доме культуры на этой улице. Странность названия этой улицы, видимо, в том, что в 1939 г., когда переименовывали Б. Знаменский переулок, никто не готов был взять на себя ответственность за выбор между формами ‘переулок Грицевца’ или ‘переулок Грицевеца’ (в ранг улицы этот переулок был возведен в 1951 г.). Это лишний раз показывает, сколь противоречит духу русского языка сам топоним ‘улица (переулок, площадь и пр.) такого-то’ (а не ‘такая-то улица (переулок, площадь)’). Интересно бы получить ответ, когда впервые появился этот безграмотный родительный падеж после слов улица, переулок, площадь и т. д.

[10] Последующие председатели Научного совета по кибернетике — академики Б. Н. Петров, О. М. Белоцерковский, А. П. Ершов, Е. П. Велихов.

[11] Зинаиде Васильевне — 19 лет.

[12] Надо сказать, что Берг был страстным противником пьянства. Временами его охватывало подозрение, что сотрудники Академии наук выпивают в рабочее или предрабочее время. Рассказывали следующую историю, отчасти даже трогательную. В те годы уличные будки, из которых кружками продавали пиво, еще составляли заметную часть московского пейзажа, и с утра около них толпились любители. Один из таких пивных ларьков действовал в районе улицы Вавилова, где находился и находится ряд академических институтов, в том числе и Совет по кибернетике. Бергу, проезжавшему мимо этого ларька, померещились в его дующих на пену завсегдатаях научные сотрудники. Он выскочил из машины и ураганом налетел на мирно пришедшую опохмелиться толпу. Он стал хватать за рукав одного, другого, требовательно задавая один и тот же вопрос: «Вы из какого института?» Можно предположить, что сочетание этого дикого, с точки зрения спрашиваемых, вопроса, длинного черного лимузина и черной же непривычной шинели с тремя звездами на погонах произвело на выпивох ошеломляющее впечатление, и они разбежались.

[13] Сохранились воспоминания и о других аспектах этого выступления А. И. Берга [Иванов, 1988, с. 180–181].

[14] Эта цитата — из моего посвященного В. Ю. Розенцвейгу стихотворения, написанного по свежим следам указанного заседания. Приведу его начало: «Когда, всклокочив рыжий волос, вскричит неистовый Мельчук, когда его взорвется голос как эпатирующий звук; когда, негодованья полн, десницу занесет Федот [Филин],— кто по грядам враждебных волн умело масло разольет? [...] Владеет кто, хотел бы знать я, искусством мудрой дипломатьи?» Ответ был очевиден: В. Ю. Розенцвейг.

Впрочем, следует признать, что Ф. Филин, как никто, умел создать у своего собеседника или противника комфортную иллюзию успеха — на самом же деле переиграть этого умнейшего злодея было невозможно. Помнится, в начале семидесятых годов В. Ю. Розенцвейг и я посетили Филина в его директорском кабинете в Институте русского языка с целью организовать докторскую защиту Ю. Д. Апресяна, в то время сотрудника названного Института и уже выдвинувшегося на одно из первых мест в отечественной лингвистике. Филин был само радушие. Для пользы дела он предложил повысить компетентность ученого совета Института, добавив в этот совет на одно, посвященное защите, заседание авторитетных математиков и кибернетиков. Мы ушли, почти окрыленные, недооценив театральных (и актерских, и режиссерских) талантов Филина. Весною 1972 г. Апресян не прошел аттестацию на занимаемую им должность младшего (sic!) научного сотрудника и должен был из института уйти. Разумеется, во время нашей беседы Филин уже имел готовый план развития событий. Зловещая роль Федота Филина в истории советского языкознания еще ждет своего летописца. В нем было что-то дьявольское. Он и умер, как подобает злому колдуну, в день похорон Р. И. Аванесова, с которым он тайно, но упорно боролся,— весть о смерти Филина поступила на моих глазах к распорядителям похорон на Армянском кладбище Москвы. Филин умер, но дело его живет: совсем недавно Ю. Д. Апресян, уже не только выдающийся лингвист (эту истину к делу не подошьешь) и даже не только доктор наук (что, хотя и менее значимо, но может быть подшито), но и состоящий в должности главного научного сотрудника (а это высшая научная должность в СССР) — то есть, казалось бы, persona grata — был отвергнут филологическими властями ВАКа в качестве предполагаемого члена специализированного совета, наделенного полномочиями присуждать ученую степень доктора филологических наук по специальности теоретические основы информатики. И даже вмешательство академиков от информатики не помогло. Сообщаю это для истории. Я не вижу в нашей стране человека, более компетентного в лингвистических аспектах информатики или же информатических аспектах лингвистики, чем Ю. Д. Апресян.

[15] Сигналом этого конца было изгнание И. А. Мельчука из Института языкознания в марте 1976 г. Какие бы то ни было ссылки на его работы сделались запрещенными — особенно после его эмиграции в Канаду в мае 1977 г. Запрет на упоминание имени Мельчука в печати делал невозможным использование его идей в научных публикациях. Тем самым по существу было закрыто (или, по крайней мере, серьезно подорвано) перспективное научное направление, связанное с соотношением языка и действительности. (Заметим, что именно это направление в 50–60-е годы обвинялось в позитивизме и других идеалистических измах — ср. положение в генетике, где в идеализме обвинялись именно те, кто признавал ген как материальный носитель наследственности.)

[16] С 1964 г., согласно [ПВБ, с. 180]; однако на той же странице указано, что председателем секции одно время была О. С. Кулагина, чего я не помню, а О. С. Кулагина отрицает. Что я помню точно, так это то, что в 1980 г. В. Ю. Розенцвейга сменил А. П. Ершов, а В. Ю. сделался его заместителем.

[17] Так, некий влиятельный в те времена профессор Г. П. Сердюченко писал в своих замечаниях по поводу симпозиума по семиотике: «Хорошо известно и неоспоримо, что общая теория языкознания может с успехом разрабатываться на основе марксистско-ленинской методологии. [...] Отечественные структуралисты в качестве „методологов науки“ называют в своих работах Р. Карнапа, К. Хемила, А. Папа и других представителей современных субъективно-идеалистических направлений неопозитивизма, неокантианства и подобных течений».

[18] Доклад Л. Ф. Ильичева обсуждался на расширенном заседании Президиума АН СССР 18 октября 1963 г.

[19] Опечатка. Надо «З».

[20] Тогда не получилось. С 1983 г., как известно, существует Институт проблем кибернетики АН СССР во главе с В. А. Мельниковым (а еще раньше, в 1962 г., был создан Институт кибернетики АН УССР во главе с В. М. Глушковым).

[21] При утверждении новой структуры Института языкознания в связи с выделением из него Института русского языка.

[22] Место работы не указано; по-видимому, он работал в то время в Артиллерийской академии.

[23] Хотелось бы подчеркнуть, что речь шла именно о лингвистических отделениях, а не об отделениях структурной и математической лингвистики.

[24] По состоянию на 18.04.1964 Ломтев был заместителем декана.

[25] Перепечатывается в настоящем разделе сборника.— Сост.

В. А. Успенский

Серебряный век
структурной, прикладной и математической лингвистики
в СССР
и В. Ю. Розенцвейг:

Как это начиналось (заметки очевидца)

1. Начало «серебряного века» и НПММИвЯ

2. Объединение по машинному переводу и его Бюллетень

3. Проблемная группа
по экспериментальной и прикладной лингвистике

4. МГПИИЯ: Лаборатория и Конференция

5. Ленинградские совещания и Черновицкая конференция

6. Лаборатория электромоделирования
и совещание на улице Грицевйц

7. А. И. Берг и Совет по кибернетике

8. Симпозиум по семиотике

9. Институт семиотики Академии наук СССР

10. «Комиссия по структурализму»
и создание структуралистических секторов

11. ОТИПЛ / ОСИПЛ

12. Заключение

Литература

В. А. Успенский

Серебряный век структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР и В. Ю. Розенцвейг:

Как это начиналось (заметки очевидца)

1. Начало «серебряного века» и НПММИвЯ

2. Объединение по машинному переводу и его Бюллетень

3. Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике

4. МГПИИЯ: Лаборатория и Конференция

5. Ленинградские совещания и Черновицкая конференция

6. Лаборатория электромоделирования и совещание на улице Грицевйц

7. А. И. Берг и Совет по кибернетике

8. Симпозиум по семиотике

9. Институт семиотики Академии наук СССР

10. «Комиссия по структурализму» и создание структуралистических секторов

11. ОТИПЛ / ОСИПЛ

12. Заключение

Литература

Серебряный век
структурной, прикладной и математической лингвистики
в СССР
и В. Ю. Розенцвейг:

3. Проблемная группа
по экспериментальной и прикладной лингвистике

6. Лаборатория электромоделирования
и совещание на улице Грицевйц

10. «Комиссия по структурализму»
и создание структуралистических секторов